Научно-философское общество
Мир через Культуру

Цикл № 1

Текст вечера, посвященного Дню рождения М.Волошина (16 мая)

«...Я родился в Киеве 16 мая в день Святого Духа. События жизни исчерпываются для меня странами, книгами и людьми. Страны: первые впечатления – Таганрог и Севастополь; сознательное бытие: окраины Москвы, Ваганьково, машины и мастерские железной дороги; отрочество – леса под Звенигородом; пятнадцать лет – Коктебель – самое ценное и важное на всю жизнь, двадцати трех – средне азиатская пустыня – пробуждение самосознания; затем Греция и все побережье и острова Средиземного моря – в них обретенная родина духа; последняя ступень – Париж – сознание ритма и формы.

Книги спутники: Пушкин и Лермонтов с пяти лет; с семи – Достоевский и Эдгар По; с тринадцати – Гюго и Диккенс; с шестнадцати – Шиллер, Гейне, Байрон; с двадцати четырех – французские поэты и Анатоль Франс; книги последних лет: Бхагават-Гита, Маллармэ, Поль Клодель, А. де Ренье, Вилье де Лиль Адин – Индия и Франция.

Люди: лишь за последние годы они стали занимать в жизни больше места, чем страны и книги. Имена их не назову.

Стихи начал писать с тринадцати лет, рисовать – двадцати четырех.

Из произведений современных поэтов раньше других я узнал “Кормчие Звезды” Вячеслава Иванова (1902), после Бальмонта. У них и у Эредиа я учился владеть стихом».

«Автобиография». Максимилиан Волошин

Добавим кратко – для справки: Максимилиан Александрович Кириенко-Волошин родился в Киеве 16 мая 1877 г. в семье юриста. Родовое имя семьи идет из Запорожья. В 1893г. Е.О.Кириенко-Волошина с сыном (отец Александр Максимович умер в 1881г.) переезжает в Крым; мальчик учится в Феодосийской гимназии. Позднее студент М.Волошин был исключен «за агитацию» из Московского университета и начал путешествие «за гроши, пешком» по Европе. В 1900 году, предупреждая свою возможную ссылку, отправляется в составе изыскательной экспедиции в Среднюю Азию. Весной 1901г. Максимилиан Волошин уехал В Париж, решив заняться самообразованием.

В 1903 г. поэт возвращается в Коктебель и начинает строить свой собственный дом. Отныне он навсегда связан с этим уголком земли.

К этому времени он уже известный литературный критик, поэт и художник со сложившимся мировоззрением, опередившим многих своих современников не только широтой своих взглядов и энциклопедичностью своих знаний, но и поразительной глубиной духовных прозрений, почвой для которых был его, без сомнения, высокий и светоносный дух.

Приветствуя ветер свободы, принесенный Революцией 1917г., Максимилиан Волошин тем не менее видит ближайшее будущее: «...Террор, гражданская война, расстрелы, заставы, озверение, потеря лика, раскрепощенные лики стихий, кровь, кровь, кровь...»

В этом переделе Мира Волошин нашел возможность не потерять себя – и как человек, и как творец.

По воспоминаниям друзей

«...Чужд он был метанья, перепуга, кратковременных политических восторгов. На свой лад, но также упрямо, как Лев Толстой, противостоял он вихрям истории, бившим о порог его дома. Изгоем оставался он при всякой власти. И когда он с открытой душой подходил к чекисту, на удивление вызывая и в том доверчивое отношение, – это не было трусливое подлаживание. И когда он попеременно укрывал себя то красного, то белого, и вправду не одного уберег,– им руководил не оппортунизм, не дряблая жалостливость, а твердый внутренний закон».

В тяжкие годины передела мира судьба хранила Волошина. Он не только пережил смуту революцию, войну, голод, террор, но смог помочь выжить многим людям - близким и не очень. Имя Волошина в Крыму пользовалось непререкаемым авторитетом, даже простые солдаты и матросы знали - «Волошин-поэт».

Сопровождая генерала Н.А.Маркса, известного ученого, чьи «легенды Крыма» мы и сейчас можем прочесть, Волошин не раз отводил от него угрозу для жизни.

Он вспоминает:

...Я не стал ему (ротмистру контрразведки) возражать, но сейчас же сосредоточился в молитве за него. Это был мой старый, испытанный и безошибочный прием с большевиками.

Не нужно, чтобы оппонент знал, что молитва направлена за него: не все молитвы доходят потому только, что не всегда тот, кто молится знает, за что и о чем надо молиться. Молятся обычно за того, кому грозит расстрел. И это неверно: молиться надо за того, от кого зависит расстрел и от кого исходит приказ о казни. Потому что из двух персонажей - убийцы и жертвы - в наибольшей опасности (моральной) находится именно палач, а совсем не жертва. Поэтому всегда надо молиться за палача - и в результате можно не сомневаться.

Так было и теперь. Я предоставил ротмистру Стеценко говорить жестокие и кровожадные слова до тех пор, пока в нем самом под влиянием моей незримой, но очень напряженной молитвы не началась внутренняя реакция, и он сказал: «Если вы хотите его спасти, то прежде всего вы не должны допускать, чтобы он попал в мои руки...»

Жизнь генерала Маркса на этот раз была спасена, но его ждал еще приговор военно-полевого суда. Максимилиан Александрович обратился к самому Деникину, где в конце письма есть строки:

«Вам, Ваше Превосходительство, предстоит сейчас очень трудная и сложная задача: наказать, может быть, виновного генерала, в то же время не затронув и не отнимая у русской жизни очень талантливого и нужного ей профессора и ученого».

Деникин разрешил эту Соломонову задачу блестяще и мудро: он написал на приговоре: «Приговор утверждаю (т.е. лишение всех прав и разжалование). Подсудимого освободили немедленно». Копия приказа Деникина сохранилась в архиве Маркса.

Свою любовь к Родине поэт доказал жизнью. Когда весной 1919г. К Одессе подходили григорьевцы и А.Н.Толстой звал Волошина ехать с ним за границу, Максимилиан Александрович ответил:

«Когда мать больна, дети ее остаются с нею».

Верный и любящий сын России, Максимилиан Волошин пишет одно из многих стихотворений о Родине - «Святая Русь». Он гордился тем, что его «распространяют большевики и запрещают местные исправники. Уникальный случай описан в воспоминаниях современников Волошина - о концерте в лагере белогвардейцев в Галлиполи в1921г.: «На небольшую эстраду вышел чтец и прочел стихи Максимилиана Волошина «Святая Русь». Весь зал слушал его с большим волнением. Внезапно все обратили внимание на то, что произошло с кадетами. Эти мальчики, строго по равнению стоявшие возле эстрады, вдруг начали опускаться на колени. Когда декламатор произносил последние шесть строк этого удивительного произведения, все мальчики-кадеты стояли на коленях и под слова: «В грязь лицом тебе ль не поклонюсь» все они, как один, опустили головы и действительно поклонились до земли».

Вот эти строки:

Одну из самых прославленных икон - Владимирскую Богоматерь - Волошин увидел впервые весной 1924г. в Историческом музее в Москве.

Лишь два момента подлинной жизни я пережил и унес с собой сюда: Лик Владимирской Богоматери и рукопись Аввакума.

Волошин приходил на свидание с иконой несколько дней подряд, проводя перед нею несколько часов.

И Владимирская Богоматерь
Русь вела сквозь мерзость, кровь и срам,
На порогах киевских ладьям
Указуя правильный фарватер.
Но слепой народ в годину гнева
Отдал сам ключи своих твердынь,
И ушла Предстательница-Дева
Из своих поруганных святынь.

Из самых глубоких кругов преисподней Террора и Голода я вынес свою веру в человека.

...В 1919г. белые и красные, беря по очереди Одессу, свои прокламации к населению начинали одними и теми же словами стихотворения «Брестский мир». Эти явления - моя литературная гордость, т.к. они свидетельствуют, что в моменты высшего разлада мне удавалось, говоря о самом спорном и современном, находить такие слова и такую перспективу, что ее принимали и те, и другие. Поэтому же, собранные в книгу, эти стихи не пропускались ни правой, ни левой цензурой. Поэтому же они распространялись по России в тысячах списков - вне моей воли и моего ведения. Мне говорили, что в Восточную Сибирь они проникают не из «России, а из Америки, через Китай и Японию».

Поэт не занимает позицию стороннего наблюдателя ни в чем; он активно участвует в спасении очагов культуры в Крыму и в просветительской работе новой власти. В 1920-1922гг. он колесит по Феодосийскому уезду «с безнадежной задачей по охране художественных и культурных ценностей», читает курс о Возрождении в Народном университете, выступает с лекциями в Симферополе и Севастополе, преподает на Высших командных курсах, участвует в организации Феодосийских художественных мастерских... И, наконец, создает «Дом поэта», своего рода дом творчества, первый в новой стране.

«Сюда из года в год приезжали ко мне поэты и художники, что создало из Коктебеля своего рода литературно-художественный центр. При жизни моей матери дом был приспособлен для отдачи, летом в наем, а после ее смерти я превратил его в бесплатный дом для писателей, художников, ученых. Двери открыты всем, даже приходящему с улицы».

В 1923г. через «Дом» прошло 60 человек, в 1924г. - триста, в 1925г. - четыреста.

«Войди, мой гость. Стряхни житейский прах
и плесень дум у моего порога...»

Поэт жил для людей.

«Нужно все знать о человеке, так, чтобы он не мог ни солгать, ни разочаровать, и, зная все, помнить, что в каждом скрыт ангел, на которого наросла дьявольская маска, и надо ему помогать ее преодолеть, вспомнить самого себя. И никогда не надо ничего ни ждать, ни требовать от людей. Но всему прекрасному в них радоваться, как личному дару».

Волошинский дом был верным пристанищем для всех странствующих энтузиастов в Крыму, главным образом, для начинающих художников и поэтов.

Дом Волошина в летние месяцы становился обиталищем людей искусства, науки и литературы, связанных крепким дружеством с его хозяином. Дом постепенно обрастал пристройками, балконными галереями, флигельками, рассчитанными на то, чтобы там можно было жить и работать, не мешая друг другу. Низкие выбеленные известкой и крытые бурой черепицей флигели ничем не отличались от обычного жилья феодосийских греков-рыбаков.

«Это была своеобразная коммуна художников, писателей и ученых, приезжавших со своими семьями в гости к Волошину. Все обитатели «Дома поэта» пользовались неограниченной свободой», соблюдая при этом незыблемый закон – ничем не мешать соседу. Вечером все сходились на длинной веранде, за чайным столом, и тогда начинались незабываемые беседы о поэзии, о путях и судьбах советской литературы, о русском и западном искусстве, о новейших достижениях науки. Над всей пестрой разноголосицей высилась благодушно-спокойная фигура М.А.Волошина. Когда подходила его очередь, он «ослеплял и увлекал за собой притихших слушателей подлинным фейерверком блестяще отточенных парадоксов, смелых обобщений, окрыленных прогнозов и убедительных пристрастий».

Стихийно возникали чтения и обсуждения только что родившихся произведений; с утра дом был погружен в молчаливую работу. В выбеленных комнатах, скромностью своей напоминавших кельи монастыря, сосредоточенно скрипели перья; где-то в глубине двора слышалась виолончель или приглушенное расстоянием колоратурное сопрано. Живописцы уходили в горы с этюдниками через плечо и длинной палкой в руке. Молчаливые мечтатели лежали на прибрежном песке у самой кромки моря, многие увлекались собиранием разноцветных камешков.

Было просто, весело, дружно и незабываемо.

Из воспоминаний Вс. Рождественского:

«По своим прежним чисто читательским представлениям я ожидал увидеть изысканного парижанина, типичного француза, чуть ли не в цилиндре и с моноклем в глазу. Велико же было мое удивление, когда передо мной оказался невысокий, богатырского сложения человек с чисто русским лицом, с широкой дьяконской шевелюрой и густой окладистой бородой – почти персонаж из пьесы Островского. Всё в его облике дышало давней, чуть ли не допетровской Русью. И только изысканно сдержанный жест да строгое профессорское пенсне выдавали в Волошине европейца, завсегдатая поэтических собраний и людных вернисажей. И еще больше поразил меня Максимилиан Александрович позднее в родном ему Коктебеле. Здесь среди степных полынных холмов и диких скал побережья, он, облаченный в домотканную оранжевую хламиду, с обнаженной головой, с разлетающимися по ветру седоватыми кудрями под древнегреческой повязкой, с пастушьим посохом в реке, казался похожим на ясноглазого, примиренного с жизнью старца, бродячего рапсода гомеровских времен».

Можно вспомнить десятки имен людей, связанных с поэтом узами дружбы. Всех не назовешь – в картотеке, составленной сотрудниками музея в Коктебеле значится более шести тысяч имён – и это, очевидно, не все. Мало о ком еще написано столько воспоминаний: учтено пока что 112 авторов, (и еще 13 человек оставили записи о Волошине в дневниках). Не перечисляя эти имена, заметим только, что это был весь цвет российской творческой интеллигенции того времени.

Волошин был поэтом и переводчиком, художником и искусствоведом, литературным и театральным критиком, но он был еще и чрезвычайно привлекательной личностью. Интереснейший собеседник – эрудит, наделенный мягким юмором; чуткий слушатель, терпимый и всепонимающий, он объединял в себе творческое и человеческое начала.

Из письма к Сабашниковой 26 июня 1905 г.:

«Я теперь понимаю смирение. У меня есть один путь, один выход – забыть о себе».

Глубокое увлечение Максимилиана Волошина художницей М.В.Сабашниковой закончилось недолгим браком в 1906-1907 г.

Позднее, после смерти матери, судьба подарила Максимилиану Александровичу верного друга на все оставшиеся годы – Марию Степановну Заболоцкую, в замужестве Волошину (1887-1976). В 1923 г. он пишет:

«К великому моему счастью, я все-таки остался не один: ко мне приходит из Феодосии и помогает Мария Степановна Заболоцкая... Это ученица и воспитанница Н.К.Михайловского. Мы с ней дружны давно, а с мамой она очень подружилась, навещая её во время моего отсутствия летом. Без нее не знаю, что бы я стал делать...»

Отшельническая жизнь (уже позднее, в мирное время), общение с местными жителями создали Волошину славу доброго, отзывчивого и мудрого человека.

К нему каждый приходил за помощью, за советом. Жители окрестных деревушек почитали его чуть ли не за святого, видя его полное бескорыстие, детскую наивность и простоту в общении с людьми. Его знали в лицо и улыбались от души при одном упоминании его имени.

Когда у Максимилиана Волошина спрашивали, кто же все-таки он: поэт или художник, он неизменно отвечал:

«Конечно, поэт»;

затем после короткого раздумья, добавлял:

«И художник».

В беседах с друзьями он не раз признавался, что никогда не стал бы художником, если бы в детстве не встретился с крымской землей, – сначала в Севастополе, потом в Коктебеле.

«Я почувствовал, что природа – мой дом, мое единственное утешение. Природа многоликая, многоцветная, выкованная крепкой, неведомой рукой, – мой единственный учитель».

Следуя зову своей души, он вслед за художниками Богаевским, Рерихом, Бакстом приходит к открытию в русской живописи нового жанра – исторического, философского пейзажа.

Пейзажи Волошина всегда сопровождались его стихами – вместо названия; он писал их прямо по живописному полю. Приведем только некоторые из них:

Невозможно припомнить что-нибудь подобное в истории западных искусств – это настоящий синтез живописи и поэзии, настоянный на аромате Киммерии, так нежно им любимой. Чувствуется в этом прежде всего глубинная связь поэзии и живописи Волошина с эстетикой Востока, классическая формула которой была дана еще в XI веке китайским поэтом Су Ши в стихах о знаменитом поэте и художнике Ван-Вэе – «В стихах – картина, а в картине – стих».

Многое взято Волошиным у художников Востока – и в изображении растений, воды, облаков, лунного пейзажа, и в стремлении показать глубокое единство науки и искусства.

«Я горжусь тем, что первыми ценителями моих акварелей явились геологи и планеристы»

Волошин следовал восточным заповедям в стиле жизни, также – и в житейском смысле. Согласно стилю жизни китайских поэтов и художников, называемым «фенлю» – «ветер и поток» – человеку надо быть микромиром, способным охватить макромир, слиться с природой настолько, чтобы оставить в памяти земли след своего «я». «вы наших слов земля не истребит». Вспомним слова Волошина: «И на скале, замкнувшей зыбь залива, судьбой и ветрами изваян профиль мой». При всем том Волошин не прямо подражал японцам: глубоко изучая их метод, Волошин вырабатывал свое видение природы, свою тему киммерийского пейзажа.

Общим для киммерийской панорамы поэта является мотив: человек в своих мыслях, мечтах и делах должен быть так же чист и величествен, как первозданная природа, как лик земли «святой и древней».

Из воспоминаний Е. Герцик о Волошине:

В конце мая (1907г.) мы в Судаке, и в один из первых дней он у нас: пешком через горы, сокращенными тропами (от нас до Коктебеля 40 верст), в длинной по колени кустарного холста рубахе, подпоясанной таким же поясом. Сандалии на босу ногу. Буйные волосы перевязаны жгутом, как это делали встарь вихрастые сапожники. Но жгут этот свит из седой полыни. Наивный и горький веночек венчал его дремучую голову...

Когда судьба забросила Волошина в Среднюю Азию, он был рад возможности познать новую культуру.

«Полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, – писал он, – были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток – древность, относительность европейской культуры».

Теперь он смотрит на всю европейскую культуру ретроспективно – с высоты азиатских плоскогорий. Весной 1901г. Волошин уехал в Европу – он хотел «уйти на Запад, в Париж, на много лет учиться...» Там, в Европе, он убедился в своих предчувствиях:

«Европа, как чужеядное растение, выросла на огромном теле Азии. Она всегда питалась ее соками... Все жизненные токи – религию и искусство – она пила от ее избытка».

Это прозрение навсегда определило судьбу поэта, образ его дальнейшей жизни.

Так называемый «серебряный век» в искусстве России накануне сокрушительных революционных перемен вызвал к жизни особые творческие силы – в среде художников, поэтов; это был прилив всех творческих сил, сопровождавшийся возросшим влиянием оккультных наук на сознание творческой интеллигенции.

Поток мистических проявлений (сеансы медиумов, спиритизм, возвращение к истокам древних культур – Египта, Древней Греции) захлестнул Европу и захватил также и Россию. В этом «лунном» потоке Максимилиан Волошин сердцем нашел свой Путь.

Уже в 1907г., он пишет:

«Я должен сказать, что человек древнее земли и жил раньше на других планетах и что кровь возникла на другой планете, что была древнее солнца... Кровь знает больше человека и помнит сокровенные тайны мироздания».

В своем «Гностическом Гимне Деве Марии» он пишет:

«Человек рождается дважды: во плоти и в духе... Но годовщины духовного рождения...ускользают от нас, потому что момент этого рождения... скрыт даже от самого человека...»

Из письма М.Волошина Бальмонту

Замечательный дом его в Коктебеле, ни на что не похожий, был создан по законам свободной планировки и часто украшен мотивами восточного интерьера, например, диван с японской ксилографией на спинке, композиции из сухих трав и растений; в мастерской скульптура – голова царицы Танах, которая была женой фараона Аменхотепа III (XVIII династии, 1455-1419гг. до н.э.). Она была свекровью прекрасной Нефертити. Это гипсовый слепок с оригинала, хранящегося в одном из музеев Каира. Улыбка царицы Танах удивительно похожа на улыбку Джоконды Леонардо да Винчи. Улыбку эту с особым волнением наблюдал поэт в середине августа, в полнолуние, это была для него как бы улыбка самой поэзии.

Интересно проследить, как Волошин распределяет время своей жизни по семилетиям:

«Сейчас (1925г) мне идет 49-й год. Я доживаю седьмое семилетие жизни, которая правильно располагается по этим циклам...»

Далее идет ретроспектива по семилетним циклам жизни поэта с комментариями, например:

«3-е семилетие: Юность (1891-1898)

...Ни гимназии, ни университету я не обязан ни единым знанием, ни единой мыслью. 10 драгоценнейших лет, начисто вычеркнутых из жизни».

«7-ое семилетие: Революция (1919-1926).

Ни война, ни революция не испугали меня и ни в чем не разочаровали: я их ожидал давно и в формах, еще более жестоких. Напротив, я почувствовал себя очень приспособленным к условиям революционного бытия и действия. Принципы коммунистической экономики как нельзя лучше отвечали моему отвращению к заработной плате и купле-продаже».

«Согласно моему принципу, что корень всех социальных зол лежит в институте заработной платы, – все, что я произвожу, я раздаю безвозмездно. Свой дом я превратил в приют писателей и художников, а в литературе и в живописи это выходит само собой, потому что все равно никто не платит. Живу на «акобеспечение» Ц(Е)КУБУ* – 60 рублей в месяц».

ЦЕКУБУ – центральная комиссия по улучшению быта ученых, учреждена в 1921г

Corona Astralis – звездная корона (лат) – один из первых сонетов поэта в России. В нем выражено эзотерическое, тайное понятное лишь посвященным восприятие мира. Оно сложилось у поэта вследствие его увлечения оккультизмом. Другой венок сонетов посвящен Луне. Среди литературных источников, питавших воображение Волошина назовем философов Анаксагора, Анаксимандра, Фалеса, Эмпедокла; поэтов Геспода и Феокрита, астрономов Риччоли, Кеплера, Гевелина, Гримальди, математика и философа Джеромо Кардано и, наконец, «Тайную Доктрину» Е.П.Блаватской.

Известно, что Волошин планировал (в 1900г.) путешествие « Через Памир и Гималаи в Индию», но затем отказался от этого замысла.

Идеи «Бхагаватгиты» влияли на мировоззрение Волошина, нашли отражение во многих стихотворениях.

Индийская идея перевоплощения (реинкарнации) в записи Волошина звучит так:

«Тленное тело рождается от Вечной Души, не уничтожаемой, бессмертной... Она не может быть убита».

Травля местных властей, организованная против Волошина (он обвинялся как «буржуй», владелец гостиницы и много еще за что, нападения «братьев по перу», не позволившие ему выпустить сборники его стихов, – глубоко ранили Максимилиана Волошина; в декабре 1929г. он перенес инсульт – и его творческая деятельность практически прекратилась. Происходившие в стране в эти годы события, голод в 1931г. окончательно лишили Волошина последних иллюзий относительно скорого перерождения «народной» власти.

«Быстро и неудержимо старею, и физически и духовно», «Дни глубокого упадка духа», «Хочется событий, приезда друзей, перемены жизни».

В июле 1932 г. давняя и обострившаяся астма осложнилась воспалением легких – и 11 августа, в 11 часов дня поэт скончался. Ему было только 55 лет.

Его последними словами были: «Рождение и смерть – это так просто».

По завещанию поэта и художника он был похоронен на горе Кучук-Енишар, на холме, откуда открывается неповторимый вид на весь Коктебель с его синими горами и морской далью.

Судьба была милостива к Волошину и в том отношении, что его архив сохранился с редкой полнотой. Заслуга в этом прежде всего М.С.Волошиной (1887-1976), но в чем-то это подходит под понятие чуда.

Лишь с конца 80-х годов все более мощным потоком его богатое духовное наследство начало поступать к читателю в журнальных и книжных публикациях, пришло настоящее открытие Максимилиана Волошина благодарным потомкам.

Творческим завещанием грядущим поколениям звучат строки из стихотворения «Дом поэта»: