Научно-философское общество
Мир через Культуру

Цикл № 3

Текст литературно-слайдовой программы
«Прекрасны вы брега Тавриды»
Пушкин в Крыму

Дорогие друзья! Сегодня мы встречаемся с Александром Сергеевичем Пушкиным во время его путешествия по Крыму, где он провел, как он сам писал, «счастливейшие минуты своей жизни».

Поэт обращается к потомкам с такими словами:

Итак, лицей был позади. Александр вернулся домой в Тригорское.

В этом продолговатом доме жил его дед, оставивший здесь долгую память. Этот дедовский дом был удобнее, сытнее, даже красивее, чем отцовское пристанище в Петербурге.

В доме теперь распоряжалась Арина. Ранним утром он бросался к окошку, а там, миновав Арину, хлопотавшую над чаем, сбегал к озеру.

Он приехал сюда сразу же после окончания лицея.

Прекрасные Тригорские холмы давали ощущение вольности, простора и раздолья. Здесь легко дышалось, все было пропитано русской древностью и особенно остро чувствовалась история Руси. Здесь были все условия для работы над поэмой, которую он начал писать еще в лицее.

Здесь в родовом имении Михайловское становился Пушкин “певцом Руслана и Людмилы.

Но через некоторое время его вновь неудержимо потянуло в Петербург, там он должен сделать много.

И Пушкин возвращается в Петербург. В это время по Петербургу стали ходить пасквили на некоторых высокопоставленных лиц. Они были меткие и смешные. Один из героев пасквиля князь Голицын получил донесение, что преступным автором его является малолетний Пушкин, только что кончивший лицей в Царском Селе. В это время им была уже написана ода “Вольность”:

...

...

Голицын решил вопрос тотчас. Будет тебе, Пушкин, вольность. Ты вольность возлюбил – получай её! В Испании - революция, в Испанию его. Из такого путешествия не возвращаются.

А по Петербургу, а затем и по всей России в это время с неимоверной скоростью растекались рукописные сборники, а в сборниках - стихи, неслыханные по своей дерзости:

Ославленный Пушкиным Фотий, священник высокого ранга, знал только одно место для него - Соловецкий монастырь. Там бы он научился бить поклоны, просидев 10 лет. Пляски словесные забыл бы навек.

Аракчеев получил от Пушкина следующее:

Аракчеев полагал крикуна поместить в Петропавловскую крепость или отдать в солдаты навечно.

Затем прошел слух, что Пушкина просто взяли и выпороли в полиции. Такая “известность” его не устраивала.

После пустых слухов о телесном наказании, он с горячностью защищает свое имя. У него свои понятия о чести. И он говорит:

“Я решил тогда вкладывать в свои речи и писания столько неприличия, столько дерзости, что власть вынуждена была бы наконец отнестись ко мне как к преступнику; я надеялся на Сибирь или на крепость, как средство к восстановлению чести”.

И хоть с Пушкиным было просто покончить, единства взглядов не было.

У Пушкина были друзья – Жуковский, Вяземский, Чаадаев. Они еще в Лицее обнаружили талантливого пылкого юношу, поддерживали его всю жизнь.

Они были посвящены в его сердечную тайну: Пушкин был безнадежно влюблен в юную красавицу из царской семьи. Она рано ушла из жизни. Позднее эта его пламенная, безумная страсть превратилась в настоящее высокое чувство, осветившее всю его поэзию, вдохновившее его на многие гениальные творения.

Друзья видели, что с юношей что-то творится – пасквили, неприличные, злые стишки, – это копоть от того пожара, той катастрофы, которая происходит в душе юноши...

Сейчас надо было спасать Пушкина от него самого, спасать для России...

Чаадаев оставил все свои дела. Ему нужно как можно быстрее быть в столице. Только бы не задержала случайность. Чаадаев должен встретиться с Карамзиным. Он должен сказать Карамзину об опасности, которая грозит Пушкину. Поэт ненавистен любителям рабства. Они ополчились на него. А без поэта нет будущего для страны. Без стиха народная память бессловесна, народная память нема.

Все уже начинали привыкать к будущей пушкинской ссылке, слухи о которой все росли. Приезд Чаадаева всё изменил.

Чаадаев был как всегда спокоен и внимателен. Николай Михайлович Карамзин, как всегда, тонок и мудр.

У Николая Михайловича, который теперь был советником государя, будет свидание с ним. Разговор будет трудный. Но не погибать же Пушкину. Конечно, Пушкин безумец, а его эпиграммы тем ужасны, что смешны. И в каждой эпиграмме виден и слышен он сам.

Так всё и вышло. Самым важным оказался простой вопрос: если не крепость и не Испания, то куда? Император в этот день не склонен был к грозным явлениям. У Карамзина была милая жена. И когда Карамзин сказал о юге, он вдруг ответил учёному: Хорошо.

Когда Пушкин явился к Карамзиным, Николай Михайлович был немногословен и просто сказал Пушкину, что он должен обещать ему - исправиться. Обещает ли он?

Пушкин сидел как на иголках. И вдруг сказал: -

Обещаю...

Все вздохнули с облегчением. Но тут Пушкин прибавил смиренно и точно:

– На два года.

Супруга Карамзина, Катерина Андреевна, к судьбе юноши относилась с дружеским участием и материнской нежностью. Она засмеялась. Как точен! Хорошо хоть на два. Пушкин оставался собой, и, если б было иначе, как стало бы скучно!

Он едет в Крым. Что же это такое? Какой он, Крым? Екатерина Андреевна находит в библиотеке мужа книгу о Крыме. Книга была не нова, но роскошна. На больших лис¬тах художники изобразили удивительные места. С отвесной скалы спускалась девушка в длинной одежде и несла на плече стройный кувшин. Горец сверху следил за ней.

Пушкин внимательно смотрел на рисунок и вдруг сказал ей: «Этого я не забуду».

Максимилиан Волошин о Крыме позднее напишет: “..В пределах России нет другой страны, которая бы жила такой долгой и такой интенсивной исторической жизнью, причастная эллинской средиземноморской культуре во все века своего существования...”

Крымские горы образуют три параллельные гряды, понижающиеся, словно гигантские ступени, к северу, и имеют крутые южные склоны. Горы Крыма прекрасны и таинственны, они хранят множество тайн и легенд, которые говорят о священном Поясе Земли, непрерывно окаймлявшем наш шар в давние времена. Он начинался Гималайской цепью, продолжался Гиндукушем, Иранским плоскогорьем, Кавказом, Крымскими Горами, Карпатами. Когда-то этот пояс был непрерывным, но катастрофы, при смене рас разорвали его. Разрыв физического пояса гор, как говорит легенда, соответствовал потере сознания единства в человечестве.

Не этот ли, когда-то заложенный здесь Магнит, неосознанно так манит к себе?

Природа Крыма многообразна и неповторима. Свыше 200 видов крымских растений не встречается ни в одном районе мира.

С глубокой древности в Крыму перекрещивались сухопутные и морские дороги, причудливо переплетались пути многотысячелетней истории человечества. Полынные степи и плодородные долины, горы с пещерами и гротами, удобные бухты на побережье помнят и сутулого неандертальца, и легкого кроманьонца, сурового тавра и вольнолюбивого скифа, предприимчивого грека и беспощадного римского легионера. Волна за волной катились по полуострову орды кочевников в эпоху великого переселения народов. Крым населяли киммерийцы и сарматы, хазары и печенеги, протоболгары и половцы, готы и гунны, византийцы и итальянцы, татары и турки, караимы и крымчаки, армяне и славяне. Каждая национальная группа вносила вклад в развитие Крыма.

2 февраля 1784 года российская царица Екатерина II указом присоединила Крым к России и образовала в нем Таврическую область.

Сейчас в Крыму проживают представители 89 наций и народностей.

Государственный герб представляет собой щит, увенчанный солнцем; грифона, держащего в правой лапе раскрытую серебряную раковину с голубой жемчужиной; две белые колонны, соединенные сине-бело-красной лентой с девизом: “Процветание в единстве”. Грифон, пришедший из античности, является объединяющим символом, выражающим идеи взаимопроникновения культур. Грифон - хранитель Жемчужины - символа Крыма – уникального уголка планеты. Варяжский щит – напоминание о перекрестке торговых путей, колонны – символы прошлых цивилизаций, оставивших здесь свои следы.

Вот куда собирался 20-летний Александр Пушкин.

В последние два дня все собрал, всем распорядился.

Уложил в чемодан портрет Жуковского с надписью “Победителю-ученику от побежденного учителя в тот высокоторжественный день, в который он окончил свою поэму “Руслан и Людмила”. “Руслан и Людмила” печаталась.

Последнюю ночь был у гусаров, без них прощания не было.

Домой возвращался пешком. Ночь была ясней, чем день. Его шаги звучали. Он снял шляпу и низко поклонился. Кому? Петербургу. Нева здесь катилась ровно, царственно. Как всегда. Как катилась при Петре, как будет катиться при внуках. Он уезжал на юг.

Отъезд был поспешным и печальным. Пушкин даже не простился с Чаадаевым – оставил записку:

“Мой милый, я заходил к тебе, но ты спал. Стоило ли будить тебя из-за такой безделицы...”

Мнимая беспечность скрывала глубокую печаль. Уезжал он на почтовых. Пришли провожать все, кого он ожидал. Пущин осматривал лошадей. “Садятся на коней ретивых”, - процитировал Малиновский, вспомнив Руслана. Ненапечатанная еще поэма “Руслан и Людмила” была у всех на устах. Прибежал запыхавшийся Кюхля.

Прощание с семьей было тягостным. Пушкин обнял Арину Родионовну:

Прощай, мать.

У Арины покатились из глаз привычные тихие слезы.

Она смахивала их и мелко и часто крестила Александра, благословляя своего любимца.

Он уезжал. Его высылали. Куда? В русскую землю. Он еще не видел ее всю, не знал. Теперь увидит, узнает.

“Петербург душен для поэта. Я жажду краев чужих, авось полуденный воздух оживит мою душу”,

– Писал Пушкин незадолго до отъезда своему другу.

Подлинно, он узнавал теперь родину во всю ширь и мощь на дорогах. Да и не там ли нужно ее узнавать. Ямщик пел.

Пушкин ехал в красной русской рубашке, в опояске, в поярковой шляпе.

Он приехал сначала в Екатеринослав (ныне Днепропетровск). Здесь состоялось его знакомство с генералом И.Н. Инзовым. Генералу в то время было 52 года, на юного поэта он смотрел как на сына, сразу привязался к нему, и никогда не обременял его работой по канцелярии.

В Екатеринославле, искупавшись в холодных еще волнах весеннего Днепра, Пушкин заболел. Лежал в харчевне, без света. Его бил озноб. Он бредил.

Зажги лучину! - сказал вдруг суровый, приказывающий голос.

Еще никого не ожидая, ничего не помня, он понял, что свет, огонь должен быть.

Он очнулся. Перед ним стоял генерал Раевский. Старый Раевский вдруг стал ему родным. Он тотчас почувствовал себя защищенным и впервые вздохнул глубоко и ровно.

Раевские застали поэта “в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада”, в обществе растерявшегося слуги Никиты Козлова. Пушкин был очень слаб, бледен, небрит.

Дальше они поедут вместе.

О генерале Раевском Пушкин говорил:

“Я не видел в нем героя, славу русского войска, я в нем любил человека с ясным умом, с простой, прекрасною душою; снисходительного, попечительного друга, всегда милого, ласкового хозяина”.

Встреча с Раевскими в захолустном и неуютном Екатеринославе – великое счастье для поэта. Несомненно, отеческое отношение прославленного героя Отечественной войны 1812 года к Пушкину в один из самых трудных периодов его жизни заслуживает признательность всех, кто дорожит русским поэтом.

С разрешения Инзова Пушкин с Раевскими выезжает на кавказские минеральные воды.

Кроме генерала, в путешествие отправились его сын Николай, с которым поэт был знаком с лицейской поры (они встречались у Чаадаева), а также дочери Мария и Софья.

Вскоре Пушкин впервые видит море. И может быть, любуясь юной черноглазой Марией Раевской, которая бегает по песчаному берегу, резвясь в волнах, и найдя эту картину очень красивой, он воспел ее затем в прелестных строках “Евгения Онегина”:

Побывали в Пятигорске. В дни странствий по Кавказу Пушкин почти ничего не написал, но воображение поэта было пленено этим суровым и величественным краем: зарождалась поэма о кавказском пленнике. Два месяца путешествия по Кавказу подходили к концу.

Вечером остановились в “скверном городишке” Тамани. Из Тамани уже была видна Керчь... “С полуострова Таманя, древнего Тмутараканского княжества, открылись мне берега Крыма”, - вспоминал Пушкин.

Вскоре въехали в Керчь. Керчь не оставила в памяти поэта ярких впечатлений. Тогда это был маленький нищий городок. Но Керчь манила Пушкина своим романтическим прошлым. С лицейской поры знал он о древней столице Боспорского царства, о борьбе царя Митридата с Римом. С волнением спешит поэт к гробнице Митридата.

Однако был разочарован: “...на ближайшей горе посреди кладбища увидел я груду камней...” Впечатления не совпали с романтическими картинами его воображения.

Феодосия также показалась Пушкину скучной. В поэзии Пушкина краткое пребывание в Феодосии не нашло отражения. Но здесь он серьезно задумался о судьбе Крыма, о его значении для России.

Настоящие крымские впечатления начались во время переезда из Феодосии в Гурзуф. В письме брату Пушкин написал:

“...морем отправились мы мимо полуденных берегов Тавриды, в Юрзуф, где находилось семейство Раевского. Ночью на корабле писал я Элегию... Корабль плыл перед горами, покрытыми тополями, виноградом, лаврами и кипарисами; везде мелькали татарские селения”.

Высланный из Петербурга, Пушкин не сразу осознал, что это ссылка, изгнание, наказание. В жизни поэта наступил перелом. В эпилоге к поэме “Руслан и Людмила” он сам пытается осмыслить свое положение:

Это время наполнено глубокими личными переживаниями молодого человека, он был в отчаянии, а светская чернь клеветала и гнала...

Пушкин понимает, что писать по-прежнему он уже не может, ему с ужасом представился вообще конец его поэтического вдохновения:

Элегия, родившаяся в часы ночного плавания на бриге “Мингрелия”, - важный момент творческой биографии поэта, на наших глазах происходит переход его от беспечной юности к духовной зрелости, когда он почувствовал ответственность за свой талант и научился честно и мужественно судить себя. В этом стихотворении, может быть, впервые раскрылось все богатство, вся сложность внутреннего мира Пушкина.

По рассказам одной из спутниц Пушкина, поэт на закате солнца долго ходил в задумчивости по палубе и что-то произносил про себя; потом, сбежав в каюту, он написал свою элегию быстро.

Когда Пушкин впервые увидел Гурзуф, этот уголок Южного берега представлял собой небольшую деревушку с узенькими улочками, с глиняными саклями, окруженными тенистыми садами. Сам поэт вспоминал:

“Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам, тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг... и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный...”

Пройдет 10 лет и в “Путешествии Онегина” мы прочитаем:

Военный бриг в Гурзуфе высадил генерала с младшими дочерьми, сыном и Пушкиным,

а на берегу их встретила Софья Алексеевна Раевская со старшими дочерьми. Все они поселились в доме, не задолго до того построенном тогдашним владельцем Гурзуфа, герцогом Ришелье. Герцог Ришелье первым обратил внимание на Южный берег Крыма и оценил его выше французской Ривьеры.

Всех участников поездки Раевских собралось в Гурзуфе восемь женщин и трое мужчин, кроме прислуги; где и как они могли разместиться в четырех маленьких комнатах трудно себе вообразить. Для Пушкина и младшего Раевского отводился кабинет-мансарда наверху под крышей. Но неудобства не имели для Пушкина никакого значения.

Три недели в Гурзуфе Пушкин называет счастливейшими минутами своей жизни.

С переездом на юг сразу изменилась как внешняя жизнь поэта, так и внутреннее духовное его бытие. Он попал в другую сферу жизни, которая показала ему громадную разницу между пустой и бурной жизнью его в Петербурге и истинным наслаждением прекрасной природой и обществом лучших людей своего времени.

Тут семья Раевского вся была в сборе: супруга Раевского, Софья Алексеевна, внучка Ломоносова, и две дочери Екатерина Николаевна и Елена Николаевна.

Брат Николай скоро познакомил с ними своего молодого приятеля. В доме нашлась старинная библиотека, которой Пушкин тотчас воспользовался. Байрон стал почти ежедневным его чтением. С помощью Раевского младшего Пушкин продолжал учиться английскому. Но большая часть времени, разумеется, происходила в прогулках, морском купании, поездках в горы, в веселых оживленных беседах.

Брату он писал:

“Суди, был ли я счастлив: свободная, беспечная жизнь в кругу милого семейства; жизнь, которую я так люблю и которой никогда не наслаждался – счастливое, полуденное небо; прекрасный край; природа, удовлетворяющая воображение, - горы, сады, море...”

Настроение Пушкина можно понять. Он вырос в семье, где не было тепла, сердечности, он с детских лет не знал родительской ласки. Родителям было не до него. А в Гурзуфе молодой Пушкин жил в дружной семье, среди людей умных и искренних, близких ему по духу. С младшим сыном Николаем поэт был уже знаком. Со старшим, Александром, образованным офицером - познакомился на Кавказе и одно время переписывался с ним. В семье Раевских царила атмосфера влюбленности, нежного лиризма и удивительной чистоты. Немало этому способствовали дочери Раевского.

Старшая, Екатерина, по отзыву Пушкина “женщина необыкновенная”, отличалась недюжинным умом и очень твердым характером. Она вышла замуж за генерала Михаила Орлова, активного члена Южного тайного общества, в их семье Пушкин познакомился с Пестелем.

Вторая дочь, Елена, семнадцатилетняя девушка, по-своему изящная, была влюблена в поэзию Байрона, хорошо знала романы Вальтера Скотта. Она была несколько замкнутая и скромная, тайком переводила с английского. Пушкин случайно узнал о ее переводах и был весьма заинтересован: Байрон в это время волновал его самого.

С 15-летней Марией Пушкин сдружился в дни поездки на Кавказ. Многие считают, что он был влюблен в эту девочку-подростка. Сама она через много лет в своих воспоминаниях напишет: “В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел”.

Раевские называли его просто Александром. Жизнь среди добрых друзей способствовала тому, что в него снова начала вливаться творческая энергия, напряженно заработала мысль. За три недели он написал множество стихов.

Неудивительно, если Пушкину на самом деле удалось увидеть в рассветный час морскую нимфу.

Через четыре года он вспомнит:

“В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом... Я любил, проснувшись ночью, слушать шум прибоя и заслушивался целые часы.

В двух шагах от дома рос молодой кипарис; каждое утро я посещал его и к нему привязался чувством, похожим на дружество”.

Постоянные обитатели Гурзуфа татары уверяли, что когда поэт сиживал под кипарисом, к нему прилетал соловей и пел с ним вместе; с тех пор каждое лето возобновлялись посещения пернатого певца; но поэт умер, и соловей больше не прилетает.

К Гурзуфу, возможно, относится и стихотворение о соловье, влюбленном в розу.

Август в Гурзуфе был великолепен. И отнюдь не сиднем живет Пушкин: он бродит по холмам, по гористым узким улочкам, любуется янтарным в лучах солнца виноградом. А вечером, в кругу близких друзей, слушает шепот Екатерины Раевской, называющей сестрам “свою звезду”. Будучи уже в Кишиневе, он вспоминает эти теплые гурзуфские ночи:

Пушкин в последующие годы часто обращается к Крымским воспоминаниям. Весной следующего года он пишет одно из лучших крымских стихотворений:

И даже накануне гибели, в 1836 году, поэту вдруг захотелось вновь хоть на мгновенье окунуться в далекий мир покоя, он вспомнил Гурзуф. И вот уже на бумаге набросок – стихотворное переложение надписи на гурзуфском фонтане, который гласил: ”Путник, остановись и пей из этого фонтана...”

Эти строки можно отнести и ко всей родниковой поэзии самого Пушкина: пей- не напьешься...

Пушкин написал:

Так и пронес поэт через всю жизнь до смертного часа своего незабываемые гурзуфские картины. И стихи его окружили этот неповторимый уголок Южнобережья ореолом высокой поэзии. Он стал священным местом, хранящим память о самом великом из когда-нибудь живших русских поэтов. В говоре волн, в шепоте оливковой рощи, в самом воздухе Гурзуфа живет теперь частица пушкинской поэзии, возвышающей своим прикосновением душу человека.

Подходили к концу счастливые дни в Гурзуфе, где Пушкин забыл на время, что он - изгнанник...

Срок отпуска кончался. Старик Раевский должен был возвращаться на службу в Киев. Вместе с Пушкиным верхом они поехали вперед через Бахчисарай.

5 сентября Пушкин простился с женской половиной семьи Раевских в Гурзуфе и больше в Крыму с ними не виделся.

Всадники следуют из Гурзуфа через айданильский лес по тропе до Никитского сада. Минуя Ялту, тогда маленькую деревушку на берегу моря, поднимаются к Аутке (поселок Чехова на окраине современной Ялты), а оттуда через Ореанду, Кореиз, Мисхор следуют до Алупки.

К вечеру первого дня путники достигли Алупки. Сентябрьские дни были теплыми и солнечными, море пленяло взгляд своей спокойной синевой. В Алупке решили заночевать в одной из придорожных саклей.

Из Алупки выехали рано, так как дорога предстояла трудная. Между Симеизом и Кикенеизом (ныне Оползневое) был самый опасный переезд. За скалами Дива и Монах узкая тропа шла через опасные пропасти и подъемы, и пробираться приходилось медленно и осторожно. За деревней Кикенеиз через 12 верст надо было преодолеть так называемую Чертову лестницу (или Шайтан-Мердвен).

“По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших. Это забавляло меня чрезвычайно и казалось каким-то таинственным восточным обрядом”. Но больше меня поразила одинокая береза, которую я увидел на горе: “...северная береза! Сердце мое сжалось: я начал уж тосковать о милом полудне, хотя все еще находился в Тавриде...”

С Яйлы путники спустились в живописную Байдарскую долину, о которой к тому времени уже много писали в связи с путешествием Екатерины II. Отсюда направились в Георгиевский монастырь, расположенный на крутой скале у мыса Фиолент. Лестница, вырубленная в обрыве, вела прямо к морю. “Георгиевский монастырь и его крутая лестница к морю, - вспоминал поэт, - оставили во мне сильное впечатление”. После осмотра монастыря Пушкин отправился на мыс Фиолент, где по преданию, находились остатки храма богини Дианы или Артемиды. Пушкин затем напишет:

“Тут же видел я и баснословные развалины храма Дианы. Видно, мифологические предания счастливее для меня воспоминаний исторических, по крайней мере тут посетили меня рифмы”.

Из Георгиевского монастыря путники отбыли на следующий же день, верхом. В Бахчисарай поэт приехал совсем больным. Неудобная ночевка и плохая погода снова разбудили в нем лихорадку.

За каменными большими воротами, выстроенными Потемкиным к приезду Екатерины, шла длинная улица, по которой оживленно скользили, как тени, женщины, покрытые белыми праздничными чадрами. У правоверных шел второй день веселого праздника – курбан-байрам. Тан¬цы, музыка, состязания мужчин оживляли шумный базар.

Тридцать семь лет назад последний хан Шагин-Гирей покинул столицу и увез из дворца все, что было ценного, а через четыре года Потемкин отделал его к приезду Екатерины. Два года назад был здесь и царь Александр, его “царственный тезка”!

“Я обошел дворец с большой досадою на небрежение, в котором он истлевает, и на полуевропейские переделки некоторых комнат”.

(Комнаты были переделаны по приказу Потемкина к приезду Екатерины II в 1787 году). Пушкин также упоминает об “Испорченном фонтане”, развалинах гарема и ханском кладбище.

В поэме “Бахчисарайский фонтан” он пишет:

Видимо, у самого Пушкина незнанья по поводу символов не было.

Еще в Петербурге Пушкин услышал интересное старое предание - о любви хана Гирея к Марии Потоцкой. Польская княжна была его пленницей в роскошном бахчисарайском дворце, но и хан был в плену ее красоты, нерушимой твердости и чистоты. Красавица христианка погибла от ревности любимой жены хана, которую он забыл ради новой пленницы. Он жестоко расправился с преступницей-женой, а над могилой Марии воздвиг мраморный памятник-фонтан, который окрестили “фонтаном слез”.

Уже и тогда рассказ этот взволновал творческое воображение Пушкина.

Пушкин не придавал значения достоверности легенды. Само предание послужило ему толчком к оригинальной разработке сюжета. О той таинственной женщине, которую Пушкин “безумно любил” и от которой услышал легенду, он говорит:

“Признаюсь, что одною мыслью этой женщины дорожу я более, чем мнением всех журналов на свете и всей нашей публики”.

Образу избранницы своего сердца поэт и воздвиг “фонтан любви, фонтан живой”, создал чудесную поэму о “любви таинственной”, “Любви отверженной и вечной”, лучшую из лирических поэм всей русской поэзии. Поэма “Бахчисарайский фонтан”. При жизни Пушкина поэма два раза переиздавалась, переводилась на немецкий и французский языки. Взоры всей читающей России были привлечены к Крыму, маленькому заштатному городку Бахчисараю, о существовании которого большинство узнало лишь из пушкинской поэмы.

Хотя день, проведенный Пушкиным в Бахчисарае был омрачен новыми приступами лихорадки, он запомнился ему со всеми его красками, звуками, запахами.

У мраморного “фонтана слез” Пушкин постоял, и уходя, оставил две розы - белую и красную.

8 сентября 1820 года Пушкин приехал в Симферополь. Город ничем тогда не мог поразить поэта. Хотя он уже 18 лет был губернским центром, вид имел глухо-провинциальный, захолустный. Кривые немощеные улицы, однообразные четырехугольники казарм, почти безводный Салгир – ничто не привлекло внимания, тем более после Гурзуфа и Бахчисарая. Губернатор края А.Н.Баранов был знаком Пушкину по Петербургу. Он принял путешественников с большим радушием. Беседы в губернаторском доме были не только о делах Петербургских, но и о Крыме, “стороне важной и запущенной”.

Так заканчивает Пушкин “Бахчисарайский фонтан”.

Из Крыма Пушкин поспешил в Кишинев, куда его непосредственного начальника в ссылке генерала Инзова перевели генерал-губернатором Бессарабской области.

Из Симферополя Пушкин уезжал обритый налысо, как он говорил “от лихорадки”, в приобретенной в Бахчисарае татарской тюбитейке.

Он ехал для отбывания дальнейшей ссылки в Кишинев.

“Край священный” – называет Пушкин Тавриду.

“Сияло всё...” Таким виделась Пушкину Таврида, край, которому он обязан был счастливейшими минутами жизни. “Сияло всё...” неоднократно повторяет он, работая над строфами Онегина.

Он мысленно вновь и вновь посещает наш край.

Особенно волновали Пушкина воспоминания о Крыме в глуши Михайловского. Здесь у поэта вырывались слова:

“Почему полуденный берег и Бахчисарай имеют для меня прелесть неизъяснимую? Отчего так сильно во мне желание вновь посетить места, оставленные мною с таким равнодушием?”

Итак, Крым вдохновил поэта на прекрасную поэзию. Но и Пушкин заставил Россию по-новому взглянуть на этот край, утвердил его историческое значение для своей родины.

Те немногие дни, проведенные Пушкиным в Гурзуфе, явились целительными для израненного сердца юноши. Для нас же пребывание здесь великого поэта дорого особо. Такая сопричастность к его жизненному пути, быть может, позволит нам войти с ним в более близкое общение, услышать его голос, почувствовать его пульс, ощутить глубокое дыхание его поэзии.