Научно-философское общество
Мир через Культуру

Цикл № 3

«Украинский Сократ»
Жизнь и творчество философа
Григория Савича Сковороды
Текст музыкально-литературной программы

20 ноября 1722 года на Полтавщине в сотенном селе Чернухах Лубенского полка жена малоземельного казака Саввы Сковороды Пелагея произвела на свет мальчика, которого назвали Григорием. Он начал свою удивительную жизнь: долгое странствие по дорогам Украины, по дорогам разума и добра.

Было ли у него детство или была только невнятная и светлая память о нем? Когда мы пребываем в детстве, то не осознаем его. Мы бездумно купаемся в его материнской млечной влаге, не подозревая о неминуемом исходе. Как лишь детство поддалось осознанию, оно уже не детство.

В школе у маленького Сковороды выходило совсем не плохо: «Григорий по седьмому году от рождения приметен был склонностию к богочтению, дарованием к музыке, охотою к наукам и твердостию духа».

Существовала какая-то волнующая связь между миром, что открылся для него в родной долине, и жизнью, которая многолико и невнятно простиралась за ее пределами и все чаще и томительней давала знать о себе.

И вот однажды эта пока неясная ему сила подтолкнула его, мальчика, легонько в спину, и он почувствовал, что пора проститься с материнской долиной и идти.

Академия находилась на неугомонном Подоле. Чтобы купить в лавке местного книготорговца, чтобы читать эти ветхие и совсем недавно изданные книги на греческом или латыни, на польском или церковно-славянском – для этого нужно было стучаться в ворота Академии, а там отчаянный труд денный и нощный.

Киевская Академия это жилище премудрости. Великий Киев – город Софии. Семь веков тому поселилась она здесь. Тут, за прочными храмовыми стенами, копилось и возрастало первое на Руси книжное собрание - первая наша библиотека. Она была маленькая сперва - всего сотня-другая рукописей, но это было началом знания новой жизни, началом премудрости.

София - на одном холме, а на склоне другого, над берегом Днепра, в глухих норах, - второе обиталище премудрости - подземные кельи печерских монахов.

В возрасте 12 лет Григорий поступил в Киево-Могилянскую Академию, где «превзошел сверстников своими успехами и похвалами».

Пресловутую латынь киевские студенты осваивали без особой натуги, легко, играючи. В стенах Академии главенствовала свобода. Недаром же прах Конашевича Сагайдачного первого гетмана-братчика покоился у стен Академии! Недаром учился здесь сам Хмель - отец народной воли!

Не с тех ли пор и утвердилась в облике любого бурсака особая черта - независимость в поступке, речи, осанке? Бывали случаи: обиженный преподавателем студент не заробеет самому метрополиту написать о несправедливости, жертвой которой он оказался.

Каждый наставник считал для себя делом чести не повторять курсы, которые читались на кафедре до него, а составить свою оригинальную «систему».

Пройдут годы, и Григорий Сковорода – учитель поэзии и автор отвергнутого местным начальством трактата по теории стихосложения - на собственном грустном опыте убедится, насколько в преподавательском деле велика разница между творчеством и унылым вещанием общеизвестного.

Многие студенты ездили учиться за кордон. Где только не побывали любознательные и дотошные киевские школяры: Сорбонна, Германия, Пáдуя, Болонья, Англия, Италия.

Студенты для киевского люда разыгрывали интерлюдии, интермедии. Трудно сказать, кем чаще был юноша Сковорода во всех этих мероприятиях, участником или зрителем.

Еще Академия славилась своим хором. Однажды из Санкт-Петербурга приехал уставщик Матвеев со спецпоручением - отобрать лучших малороссийских певчих для придворного хора. Выбрал семерых человек, в их числе был и 18-летний Григорий.

Обстоятельства жизни благоприятствовали студенту Киево-Могилянской Академии в познании жизни. 2 года он жил в Петербурге, где имел возможность ближе познакомиться с передовой русской культурой и вместе с тем познать растленные нравы царского двора, что явилось причиной ухода его из придворной капеллы.

Григорий Сковорода вернулся в родную Академию.

Киевский митрополит советовал талантливому студенту принять сан священника - в будущем это сулило престижные посты вплоть до ректора училища, а то и архиерея. Но Сковорода нарочно изменил голос, стал заикаться и вообще выставлял себя «безумком». Таким образом он сохранил свободу.

В 28 лет Григорий Саввич «возжелал» видеть чужие края и несколько лет странствовал по странам Запада.

Сковорода знал латынь, греческий, польский, немецкий и церковно-славянские языки, изучил философские труды древних и современных авторов… Итоги путешествий по свету он подвел в одном из своих трактатов:

«Не ищи счастья за морем, не проси его у человека, не странствуй по планетам, не волочись по дворцам, не ползай по шаре земном, не броди по Иерусалимам. Воздух и солнце всегда с тобою».

В 31 год Григория Саввича пригласили преподавать курс поэзии в Переяславской семинарии. Он знакомил учеников со своим трактатом «Рассуждения о поэзии», вызвавшем неодобрение епископа Козловича. Но упрямый преподаватель продолжал читать курс по-своему. Особенно разгневало епископа то, что Сковорода процитировал латинскую пословицу: «одно дело – пастырский жезл, а другое – пастушья свирель».

С семинарией Григорию Саввичу пришлось расстаться.

Два с половиной года он обучал наукам сына помещика. В это время он пишет свою знаменитую книгу «Сад божественных песен». А песня 10-я, начинающаяся словами «Всякому городу нрав и права» стала популярной в то время, и поныне входит в школьные хрестоматии.

Еще 2 стихотворных посвящения, включенные позднее Сковородой в «Сад божественных песней, адресованы представителям духовенства – Гервасию Якубовичу и Иоасафу Миткевичу. Оба эти человека сыграли немалую роль в жизни Григория. 36-ти летний Сковорода благодаря своим друзьям Гервасию и Иоасафу оказался в Харькове.

Приступив к новой своей должности в Харьковском училище, Сковорода столкнулся с проблемой.

Всякое ли знание равно необходимо ученику? Следует ли с самых первых шагов обучения ориентироваться на индивидуальные склонности воспитанников?

Что могло быть для него увлекательней и радостней, чем посвящать в тайны поэзии целый класс молодых людей? Он любил свой предмет, искренне желал чтобы любовь эта сообщалась сразу многим ученикам.

Но, однажды, вдруг пригляделся и сделал еще одно открытие, крайне неутешительное: а ведь поэзия вовсе не вдохновляет его учеников!

Как-то, готовясь к очередному занятию, он перечитал басни Эзопа. Одна из них – «Волк и козленок» – подсказала мыслям неожиданный ход. У него родилась «Присказка»:

Сковорода и показал Иоасафу свою басню. Она понравилась преосвященному. В результате Иоасаф Миткевич отчислил 40 отроков и юношей от училищного ига.

Вскоре Григорий получает дружеское приглашение от Гервасия погостить в монастыре. Но это было не простое приглашение а, именно предложение Григорию мона¬шеского пострига. Это покоробило строптивого учителя поэзии:

«Разве вы хотите, чтоб и я умножил число фарисеев? Ешьте жирно, пейте сладко, одевайтесь мягко и монашествуйте! А Сковорода полагает монашество в жизни нестяжательной, малодовольстве, воздержанности, в лишении всего ненужного, дабы приобресть всенужнейшее, в отвержении всех прихотей, дабы сохранить себя самого в целости, в обуздании самолюбия, дабы удобнее выполнить заповедь любви к ближнему, в искании славы божией, а не славы человеческой».

Через 2 года он навестил своих учеников в Харьковском коллегиуме. Все были рады его видеть и предложили преподавать в училище. Здесь он познакомился с учеником Михаилом Ковалинским, знакомство это носило мистический характер. Событие это для Григория Саввича едва ли не из самых значительных в его жизни. «Сковорода, посмотря на него, возлюбил его и возлюбил до самой смерти».

Они жили в одном городе, каждый день встречались в коридоре, после занятий часто совершали прогулки, уходя иногда далеко за город. Но и этих встреч, такого общения было им мало. Тогда с одной улицы на другую полетели письма.

77 писем Сковороды к Михаилу Ковалинскому, сохранившиеся от времени их совместного пребывания в Харьковском училище, не только бесценный материал к биографии философа, это и самая настоящая поэма о дружбе мыслителя, уже окрепшего в схватках с жизнью, и отрока, направляемого к добру.

Однажды Мише приснился сон: «В небе сияют золотом имена трех библейских отроков-мучеников, а внизу, на земле, стоит Мишин учитель – Сковорода, рядом с ним мальчик Миша и испытывает необыкновенную радость и свободу».

Священник, которому Михаил рассказал об этом сне, воскликнул:

«Молодой человек, слушайтесь сего мужа! Он послан вам от Бога быть ангелом-руководителем и наставником».

О своем видении Михаил никогда не рассказывал учителю, а во время их последней встречи Сковорода вдруг вспомнил, как его волновала в детстве библейская притча о трех отроках Анании, Азарии и Михаиле, которые отказались поклониться золотому тельцу: их бросили в огонь, но они не сгорели и тем самым посрамили царя. Всю жизнь Сковорода пел про себя этот чудесный стих… Михаил Ковалинский был поражен: вот откуда его давнишний сон!

Как же развивалась необыкновенная дружба, которой мы, может быть, в первую очередь, обязаны тем, что знаем теперь не только Сковороду-мыслителя в работе его ума, но и Сковороду – «внутреннего человека» в движениях его сердца.

Григорий Сковорода возвратился к прежней учительской работе. Потянулись училищные будни. Звонки с урока, на урок, ежедневные обязательные маршруты по затопленным осенней грязью улицам: тут и там завязшие в месиве колымаги, хмурые лица обывателей, пьяный ор у питейных домов, разползшееся на грязные лоскутья небо, даже бездомный пес не перебежит дорогу…

А для Григория Саввича каждый день праздник! Сегодня он увидит своего Михаила, будет разговаривать с ним – целую речь уже заготовил в пути, пока шлепал по грязи чоботами, бормоча про себя и улыбаясь.

Все те нерастраченные, томящиеся под спудом запасы знаний, а главное радости, восторженности, детской какой-то доверчивости и любви, которые накопил он за долгие годы мытарств, во время затяжных размышлений наедине, когда и поделиться-то по-настоящему было не с кем – все это начало теперь исходить из него, и он ощущал себя как бы в незримом теплом облаке. Годами ведь он неустанно искал и не обретал души, которую можно было бы сполна одарить собственными приобретениями. «Истинно достойный человек, - думал Григорий Саввич с грустной усмешкой, - встречается реже, чем белая ворона. Сколько Диогеновых фонарей понадобится, чтоб его сыскать». А вот же встретил такую душу!

Письмо к Михаилу Ковалинскому.

Здравствуй, моя единственная радость, Михаил сладчайший! Не могу сказать, как мне приятно, что ты такою ангельскою любовью любишь псалмы Давида. Такими и столь великими свойствами твоей души ты ежедневно зажигаешь во мне огоньки все новой любви к тебе, которые как рожденные из добродетели, будут, я уповаю, вечными. Ничего теперь не скажу о стиле твоего письма. Поверь, мне казалось, я слышал нашего Эразма: настолько твое письмо дышит латинским духом. Будь здоров, моя душа! Стихи, насколько это возможно, превосходны. В непродолжительном времени их тебе возвращу в несколько подправленном виде, чтобы сделать их более пригодными для декламации. Ты продолжай быть таким, каков ты теперь.

Твой Григорий

Выписки из писем М.Ковалинскому: изречения, советы, наставления и т.д.

«Лучший путеводитель в старости – мудрость, или образованность, т.е. наука, так как человека в старости оставляет все, кроме науки».

«Потеряно то время, которое ты не употребишь на занятия».

«Здравый разум делает лёгким любой образ жизни. Как башмак и ступня не обращены в разные стороны, так и склонность души создает соответствующую себе жизнь. Ибо не привычка … делает жизнь приятной, но благоразумие создает наилучший образ жизни».

«Имея друзей, считай, что владеешь сокровищем. Ничто так не радует, как верная дружба».

«Великое приобретение – это благочестие… Благочестию свойственно чтить Бога и любить ближнего. Быть душевно спокойным, довольствоваться своей судьбой».

«Обрати внимание не на изящество слов, почти ничтожное, а на то, мыслим ли мы достаточно благочестиво – определяй вкус не по скорлупе, а по ядру».

«Если ты еще не видишь, что в грехе заключаются все виды зла, ты еще не мудр, не обладаешь богословскою верою. Однако, верь, не видя. Если ты еще не видишь, что весь рай заключается в твердом сохранении и соблюдении заповедей божиих, ты еще не имеешь божией благодати; верь, однако, и возглашай “Открой очи мои и уразумею”».

«Прекрасна и величественна любовь к добродетели, ибо не могут относиться иначе как с почтением к тому, в ком видят вместилище добродетели; ведь где любовь к добродетели, там подобает быть величию».

Ты еще не блажен, если вне себя ищешь какие-то блага. Собери внутри себя свои мысли и в себе самом ищи истинные блага. Копай внутри себя колодец той воды, которая оросит и твой дом и дом соседей. Внутри тебя находится то основание, как говорит Плутарх, источник спокойствия; старайся этот источник очистить, черпая не из свиных луж, а из священных книг святых людей. Что тебе поможет скипетр, или дворец, или золото, если ты потеряешь и убьешь ценнейшую душу свою, то есть самого себя? Разве не из болезней души рождаются и телесные болезни? Зачем ты блуждаешь умом? Зачем вожделеешь, когда внутри себя имеешь все блага, если будешь благоразумен? Зачем стремишься к пирам и толпе, к собраниям недостойных? Что видишь там доброго? Подави и обуздай страсти души своей и уже теперь привыкай быть царем. О, если бы у меня был духовный меч. Я бы отрубил у тебя скупость и уничтожил бы роскошь и дух нетрезвости, поразил бы честолюбие, сокрушил бы тщеславие, пронзил бы страх смерти и бедности. О, святейшая трезвость! О, благая бедность, О, спокойствие душевное! Как мало людей вас знают!

«Разве Христос не установил как свою печать взаимную любовь? Разве не любовь все скрепляет, строит, создает, подобно тому как вражда разрушает? Разве Бог не называется Любовью? Что дает основание? Любовь. Что творит? Любовь. Что сохраняет? Любовь, любовь. Любовь начало, середина и конец».

«Блажен тот, кто с колыбели посвятил себя Христу, взял иго благое и бремя лёгкое и привык к нему. Свята такая жизнь. Ни нищета, ни несчастье не будут тяжелы ему; ни огонь ни меч не разлучат его с Христом. Христос, жизнь моя, умерший за меня! Я должен был посвятить тебе всю жизнь мою – я посвящаю тебе остаток дней моих. Уничтожь чёрствость моего сердца, зажги в нём твой огонь, чтобы во мне умерли страсти и злые желания и чтобы я жил для тебя, свет мой!»

Сковорода продолжал преподавать синтаксис и эллинский язык общественно, а любимого своего молодого человека обучал особенно греческому языку и чтению древних книг, из которых любимейшие им были следующие писатели: Плутарх, Филон Иудеянин, Цицерон, Гораций, Лукиан, Климент Александрийский, Ориген, Нил, Дионисий Ареопагитский, Максим Исповедник, но главная книга – Библия.

Сила, содержание и конец учебного их упражнения было сердце, то есть основание блаженной жизни.

Из воспоминаний М.Ковалинского в биографии Григория Сковороды:

Он одевался пристойно, но просто, пищу имел состоящую из зелени, плодов и молочных приправ, употреблял оную ввечеру по захождению солнца; мяса и рыбы не вкушал не по суеверию, но по внутреннему своему расположению; для сна отделял от времени своего не более четырех часов в сутки; вставал до зари и, когда позволяла погода, всегда ходил пешком за город прогуливаться на чистый воздух и в сады; всегда весел, бодр, легок, подвижен, воздержен, целомудр, всем доволен, благодушествующ, унижен пред всеми, словоохотлив, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущим, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеверия, ученость без кичения, обхождение без лести.

Григорий Сковорода создает свои философские произведения: 14 диалогов, 55 трактатов, переводы произведений Цицерона, Плутарха и других. Наследие Сковороды является огромным вкладом в сокровищницу не только украинского и русского народов, но и Всемирной культуры.

Песнь

Басня

"Щука и рак"

Щука, напав на сладкую еду, жадно проглотила. Но вдруг почувствовала сокровенную в сладости уду, увязшую во внутренностях своих. Рак сие издали приметил и, на утренний день увидев Щуку, спросил:

Отчего вы, сударыня, не веселы? Куда девался ваш кураж?

Не знаю, брат, что-то грустно. Думается, для увеселения поплыть отсюда в Дунай. Днепр наскучил.

А я знаю вашей грусти родник, - сказал Рак, - вы проглотили уду. Теперь вам не пособит ни быстрый Дунай, ни плодоносный Нил, ни золотые крыльца.

Мораль: Рак точную правду сказывает. Без бога и за морем худо, а мудрому человеку весь мир есть отечество. Счастье зависит не от места и времени, а от духовного спокойствия и сродного труда.

В течение всей жизни Сковорода последовательно избегал всего, что могло бы поработить его дух, волю к постоянному самосовершенствованию.

Мировоззрение и содержание философии Сковороды имеет тесную связь с традициями украинской и русской культуры и философии XVII-XVIII веков. Есть основание утверждать, что он значительно обязан своим современникам и учителям – В.Лащевскому, Г.Конисскому и М.Казачинскому. Если курсы пиитики, риторики и богословия Сковорода слушал у преподавателей, в общем-то, весьма средних, ничем ярким не отметивших себя в истории Академии, то в философской «школе» ему повезло:

2 года он посещал лекции Георгия Конисского – одного из знаменитых духовных деятелей XVIII столетия. Конисский был поэтом, сочинителем школьных драм и остроумных интермедий, незаурядным проповедником (его проповеди отличались смелостью сопоставлений, духом свободного критицизма).

В своих зрелых работах Сковорода очень часто выступает прямым единомышленником Конисского – решительного обличителя “обрядовой”, религиозности.

Философское творчество Сковороды развивалось под влиянием многих факторов, что и определило сложный его характер. Кроме богатого жизненного опыта, современных социально-экономических факторов, на философских воззрениях Григория Сковороды сказалось влияние по крайней мере трех идейно-теоретических источников. Это – философские учения античности, средневековья и Возрождения, отечественное просветительство и, наконец, народная мудрость.

До Григория Сковороды философия в Киево-Могилянской Академии преподавалась только на латыни.

Сочинения Григория Сковороды, оставаясь в рукописях и списках, при жизни автора были известны ограниченному кругу читателей. И только после юбилейной даты 100-летия со дня рождения писателя-философа его творческое наследие стало доступно читателям и ученым.

В интерпретации М.Ковалинского мы узнаем любимейшую идею Сковороды – идею непременной «сродности» человека с его деятельностью, идею, которую он многократно излагал в баснях своих, притчах и диалогах, напоминающих платоновские:

Он мыслил, что счастье человека состоит в том, чтоб, узнав собственную в себе способность, по оной употребить себя в жизни. Так многие богословы были бы, может быть, лучшими стряпчими по делам, многие ученые – разносчиками, многие судьи – пахарями, военачальники – пастухами и прочее.

Наслышавшись об учености Сковороды Харьковский губернатор Е.Щербинин, любитель музыки, наук и талантов, призвал его к себе и после недолгой беседы сказал: – Честный человек! Для чего не возьмешь ты себе никакого известного состояния?

– Милостивый государь! – ответствовал Сковорода. – Свет подобен театру: чтоб представить на театре игру с успехом и похвально, то берут роли по способностям. Действующее лицо на театре не по знатности роли, но за удачность игры вообще похваляется. Я долго рассуждал о сем и по многом испытании себя увидел, что не могу представить на театре света никакого лица удачно, кроме низкого, простого, беспечного, уединенного: я сию роль выбрал, взял и доволен.

В возрасте 48-ми лет Сковорода последний раз путешествует в Киев, в город, где прошла его студенческая молодость.

Странствующий философ имел много добрых, любящих его друзей, останавливался у них на жительство. Но самым излюбленным жилищем, Сковороды была на харьковщине большая пасека в глубине гусинского леса…Сколько уже подобных уголков повидал в жизни Григорий Саввич!

Образ Сковороды – странствующего мыслителя – будет не полным, если упустим из виду монастырские адреса и знакомства Григория Саввича. Он пребывал «в монастырях Старо-Харьковском, Харьковском училищном, Ахтырском, по несколько времени». Также в Киево-Печерской лавре и Китаевой пустыни. А еще он работал в Переяславском монастырском училище, был дорогим гостем в Троице-Сергиевой лавре и Белгородском монастыре.

Григорий Сковорода посвящает своему другу Тявяшову в имении которого он жил и творил, свою новую работу – диалог – «Алфавит или букварь мира».

Несколько символов, то есть гадательных или таинственных образов, из языческого богословия.

Соловей со своими детьми, учит их петь. «Родители суть наши лучшие учителя».

Олень ест траву ясенец, которая выгонит стрелу. Природа превосходит науку.

Еще из рукописи Григория Сковороды «Алфавит или букварь мира» «Неравное всем равенство».

Жизнь и деятельность Сковороды протекают в XVIII веке. В середине этого века в России и на Украине развиваются капиталистические отношения. Царизм особенно усиливает свою колонизаторскую политику социального закабаления Украины. В 1775 году Екатерина II ликвидировала Запорожскую сечь, а в 1782 году на Украине было окончательно введено крепостное право.

У современников и потомков вызывало удивление и изумление необычной судьбы Сковороды на фоне социальной жизни Украины XVIII века.

Бескомпромиссность в отстаивании своих идей, независимое жизненное поведение, вольнолюбивый казацкий нрав сочетались в нем с беспечным отношением к материальным ценностям, к богатству.

Поражает многостороння одаренность Григория Сковороды: глубокий ум, феноменальная память, поэтические способности, исключительный музыкальный слух и голос. Он пишет стихи и сочиняет музыку, искусно играет на нескольких музыкальных инструментах, проявляет способность к рисованию.

А вот некоторые высказывания философа о беспредельности мира в пространстве:

«Если же мне скажешь, что внешний мир сей в каких то местах и временах кончится, имея положенный себе предел, и я скажу, что кончится, то есть начинается», ибо «одного места граница есть она же и дверь, открывающая поле новых пространностей, и тогда же зачинается цыпленок, когда портится яйцо».

Сковорода твердо уверен в том, что возможности человека в познании «вечной материи» безграничны.

Для того, чтобы устоять против сетей и соблазнов этого мира корыстолюбия и наживы, угнетения и порабощения, мук и страдания, человек должен найти моральную опору в самом себе, познать в себе «истинного» человека. Поэтому произведения Сковороды от первого до последнего пронизаны призывом: «Познай себя», познай в себе настоящего «истинного» человека. Познать истинного человека – значит познать «Бога» в человеке.

Некто из ученых спросил у Григория Сковороды, что есть философия?

Главная цель жизни человеческой – отвечал Сково¬рода. – Глава дел человеческих есть дух его, мысли, серд¬це. Всяк имеет цель в жизни, но не всяк занимается главою жизни. Философия, или любомудрие, устремляет весь круг дел своих на тот конец, чтоб дать жизнь духу нашему, бла¬городство сердцу, светлость мыслям, как главе всего. Ког¬да дух в человеке весел, мысли спокойны, сердце мирно, то все светло, счастливо, блаженно. Сие есть философия.

Еще из высказываний Григория Сковороды:

«Читая Святое Писание в намерении научиться в нем богопочитанию, любви ближнего, повиновению начальству, усовершению сердца. Я научаюсь из всей истории, что сердце не может быть без упражнения и что когда удаляется от оного мысль священная, понятие истины, дух разума, то оное мгновенно повергается в занятия подлые».

Философ резко выступал против национального и духовного гнета, призывал не к примирению или бегству от зла, а к борьбе с ним. Причины, которые порождают аморальные поступки, коренятся в социальных условиях, неправильном воспитании, темноте и бесправии народных масс. Достичь всеобщего счастья можно благодаря науке, образованию, трудолюбию.

Заветное слово в философской системе Сковороды – сердце. Познать, найти себя – значит определить сердцевину, суть своей природы и жить «сродни» ей. Григорий Саввич был убежден, что мы зря «ищем счастья по сторонам», оно «всегда с нами - как рыба в воде, так мы в нем». Счастье подобно солнечному сиянию, «отвори только вход ему в душу твою…»

В апреле 1794 года Михаил Иванович Ковалинский получил письмо от своего знакомого и узнал о Григории Сковороде, что находится он в селе Ивановка, что Григорий перенес тяжелую болезнь, но теперь дело идет на поправку.

«Вы нам часто во сне видитесь. И мы всякой почти день с Григорием Саввичем об вас беседуем и желаем, чтоб вы в наших краях купили имение…»

Коротенькое письмо разволновало Михаила. Вдруг стыдно ему стало, что вот столько уже раз писал Сковороде о своем желании поселиться где-нибудь возле него. «Вы нам часто во сне видитесь…» Как тронуло его эта, по наружности обычная фраза! Григорий Саввич помнит его, ждет. И… немножко обижается: иначе сам бы хоть пару слов приписал. Вот единственная на Земле долготерпеливая душа, которая во всякий день и час примет его, опустошенного, даст надежду и утешение!

Нет, нужно было решаться! После поисков наконец, подвернулось ему вроде бы подходящее имение. Сразу же отослал приглашение Григорию Саввичу в Ивановку. День шел за днем, ответа не было. Прошло еще два месяца, от Сковороды по-прежнему не было никаких вестей. Ковалинский дожидался почты хоть с каким-нибудь ответом, чтобы знать, как ему поступить.

И вдруг – не чудо ли! Посреди ненастного дня он услышал голос и в следующий миг увидел светлое лицо старика, бодро вышагивающего к его окнам. Он узнал это лицо, хотя наполовину оно было прикрыто каким-то ветхим, намокшим от дождя капелюхом, узнал старую котомку своего Сковороды и старый узловатый посох в его руке. И он еще сомневался, и в ком сомневался то? В этом вот веселом старике, который есть само воплощение надежности и верности, ее живой и прекрасный образ на Земле! Они обнялись, расцеловались, и Ковалинский прижался к телу Сковороды, усохшему и костлявому, ощутил под ладонью его ребрастую старческую – как бы отцовскую – спину, которая вдруг затряслась. Это была последняя встреча Учителя с учеником.

Как вспышка молнии в заволокнутом небе была эта встреча, и тут же хлынул ливень. И как долго они разглядывали друг друга, словно еще и еще раз нужно было им убедиться, что все это наяву: с каким волнением вслушивались в забытые интонации, отмечали в движениях друг друга памятные жесты, а в речи – неповторимые словечки.

Как же он, Григорий Саввич, решился на такую дорогу, да еще в самое ненастье? А Сковорода только посмеивал¬ся. Что невозможно для любви? Для любви вся возможна суть! Где любовь, там и сила берется непонятно откуда.

Вот – уже извлекал он из котомки рукописные тетрадки, – вот, пусть глянет-ка Михаил на этот простой рисуночек: мальчишка – колчан со стрелами на бедре – держит на плечах земной шар. Карапузик сей есть языческий Амур, он же Купидон, а по нашему Любовь. Древние врут, будто Землю поддерживает великан Атлас. Силач никогда не удержит ее долго. Сила тут слаба.

А вот маленький бог любви держит на плечах не только Землю – всю Вселенную нашу. Только Любовью она на веки удержится… Да, да для любви вся возможна суть!

Ну как было не любить такого Сковороду? Еще не успел он обсохнуть с дороги, а уже парит на крыльях своей вдохновенной речи, как будто и не было десятилетий разлуки, и только вчера они выходили вместе из класса коллегиума…

Да, но что же Михаил, что с ним стряслось такое, что беспокоило его во все эти годы? И тут Ковалинский наконец выплакался и высказал все, что мог он высказать только одному в целом свете человеку.

И главным утешением для него были даже не слова Сковороды, а само его присутствие здесь – поистине чудесное присутствие в этом совершенно необязательным ни для одного, ни для другого уголке земли, в этом случайном месте их неслучайной встречи, в этом временном приюте двух странствующих по земле душ, приюте, который, от того, что они встретились, и сам совершенно преобразился: не мешал дождь за стеной, не угнетали чужие потолки, было по-домашнему свободно в теплом свете свечей, в отблесках камина на стене.

Так прошли две недели. Григорий Саввич привез с собою рукописные книжки, которых Михаил еще не знал. Он «занимал его рассуждениями, правилами, понятиями, каковых ожидать должно от человека, искавшего истины во всю жизнь не умствованием, но делом…»

Михаилу когда-то было показано два пути и указано ученику на один из них; и вот Михаил пошел и незаметно стал сбиваться с этого пути на другой, ему хотелось идти двумя путями сразу; и он в итоге сбился с круга внутреннего на внешний и летел по нему со смешанным чувством восторга и ужаса, пока сам, опять же делом, а не умствованием, не распознал того, от чего предостерегал его Сковорода. Вот он и возвратился теперь, как Блудный сын возвращается к долготерпеливому своему родителю; и тот принял его с радостью, и утешил, и ободрил, и вдохнул в него желание жить дальше. Сковорода его по голове погладил, своего Михаила, – вот главное, что произошло теперь между ними в августе 1794 года, в селе Хотетове, Орловской губернии.

Вскоре Григорий Саввич заторопился, забеспокоился… Михаил хотел, чтобы Сковорода остался жить здесь, но старик сказал твердо: нет скоро пора уходить, не потому, что ему плохо здесь, а потому, что ему вообще уже пора уходить.

Ах, Григорий Саввич, как это похоже на тебя! Что ж поделаешь, если так тебе твой дух велит.

Накануне расставания Сковорода передал Ковалинскому содержимое своей походной торбы – все рукописи до единой. У кого еще они так хорошо сохранятся? Это был не просто драгоценный подарок Учителя ученику; в таком решении старца обнаруживал себя особый смысл, грустный и значительный. Сковорода внутренне уже подготавливал себя к тому, что ничего не должно у него остаться, совершенно ничего.

«Гляньте, люды добри, та це ж старчик Грыгорий йде!» – говорили в былые времена на Украине. Старчик – мудрый странствующий человек, присутствие которого преображает всякий разговор, где бы ни затеяли его люди, – в придорожной корчме, у степного костра на ночевье, в хате какой-нибудь… Своих старчиков узнавали в лицо и низко им кланялись, как живому образу премудрости.

Однажды – так повествует предание – больной уже старец вышел из своей комнаты, и его долго не могли найти, пока хозяин дома не обнаружил Григория Саввича в отдаленном углу парка за непонятным занятием: тот копал землю заступом. «Что это, друг Григорий, чем это ты занят?…»

«Пора, друг, кончить странствие!» – ответил Сковорода.

Он ходил и прощался во всем. За несколько дней до кончины он просил, чтобы над его могилой сделали надпись: «Мир ловил меня, но не поймал».

29 октября 1794 года по старому стилю утром, на рассвете Григорий Саввич тихо и спокойно расстался со своим старым «телышком».

Что ж, всему есть предел – жизни, книге, песне.

Только у духа человеческого нет предела. И потому скажем, вспоминая своего Григория Саввича: Радуйся, смерть презревший и жизни вечной вкусивший! Радуйся и ты с ним и с нами, щедрая Земля, дорога нескончаемая, Родина древняя!