Научно-философское общество
Мир через Культуру

Цикл № 4

«Лики красоты, воспетые в веках»

Искусство – это душа народа. Невозможно представить себе историю человечества без сокровищ прекрасного.

Главной и постоянной темой искусства является человек и искусство является как бы отпечатком его отношения с миром. Вся материальная и духовная история человечества воплотилась в тех художественных образах, которые сменяли друг друга в искусстве на протяжении тысячелетий, из века в век отражая жизнь человека, его облик, его деяния. Через искусство стремился человек выразить собственные представления о мире, в искусстве искал воплощения своих идеалов и мечты, стремился излить свои чувства и прославить достоинство, героизм и красоту.

Но понятие красоты человека в искусстве отнюдь не являлось чем-то стабильным и данным раз и навсегда. Каждая историческая эпоха несла свое представление о человеческой красоте.

Нельзя установить единое и неизменное понятие человеческой красоты. Нельзя научить видеть прекрасное, как учат алгебре, сводя все его живые проявления к одному образцу.

Окружающая среда накладывает свой отпечаток на облик человека. Так более сложные общественные интересы, углубившаяся духовная жизнь и все более обостренный интерес к отдельной личности сделали с течением времени недостаточным тот обобщенный идеал, который был завещан классикой.

Мы не найдем красоты в созерцании прилизанно красивой и абсолютно безликой фигуры. Красота человека прежде всего должна быть содержательной и представлять собой гармонию внутреннего и внешнего, являя какие-то прекрасные черты подлинной сущности человека.

Если забавно вздернутый носик “Капризницы” Ватто заменить “греческим носом” Афродиты Милосской, она потеряет все свое очарование, потому что возникнет то несоответствие, тот диссонанс, который разрушает красоту. Вот почему бесцельными оказались все попытки построения идеального образа путем объединения взятых отовсюду и, казалось бы, красивейших, но разнородных черт.

Кроме того, непременным условием человеческой красоты в искусстве должно быть “чувство подлинной жизни”, которое она рождает у зрителя. Там, где мы не ощущаем трепета жизненной правды – там нет ни большого искусства, ни настоящей красоты.

Величайшие художники, создавая образы человеческой красоты, выражали в них вкусы, интересы и стремления своей эпохи, давая нам ощущение самой жизни того времени.

Высокие художественные произведения разных веков являются достоянием всего человечества, так как они несут в себе много больше того, что видели в них их современники.

И как бы ни изменились в своем историческом развитии наши вкусы и представления о прекрасном, они лишь обогащаются открытием все новых и новых красок, но не могут зачеркнуть уже найденной красоты. В этом смысле красота бессмертна.

Из глубины веков на нас смотрят прекрасные человеческие образы, созданные Египетским искусством, которое сделало изображение человека своей единственной темой. Труд, повседневный быт, развлечения, костюмы и обычаи – все это получило прямое отображение в произведениях мастеров древнего Египта. Прошли тысячелетия, но они продолжают воздействовать на наше эстетическое чувство своей выразительностью в сочетании с изысканно строгой декоративностью, экспрессией в сочетании со спокойной сдержанностью.

В дальнейшем, когда Египет приходит в более тесные связи с народами окружающих стран, его идеал человеческой красоты обретает черты особой утонченности.

Трудно передать словами всю одухотворенную нежность легкого стремительного профиля изображения царицы Нифертити, изящество гибкой шеи, какую-то воздушную мягкость, которой полны эти неправильные, но прелестные черты лица, его выразительность и неповторимое обаяние.

Античная культура древней Греции. Она явилась той эпохой, в искусстве и жизни которой безраздельно господствует красота человека.

Изображение нагого тела приобрело в Греции совершенно особое значение. Оно связано с представлением о естественном состоянии в совершенстве развитого, здорового, сильного, свободного и прекрасного человека, способного защитить свое отечество. На Олимпийских состязаниях, так же как и на занятиях гимнастикой молодые люди выступали обнаженными и образ обнаженного атлета или героя становится ведущим в античной культуре, породив впоследствии особое понятие в искусстве “героической наготы”.

По человечески прекрасными выступают перед нами юношеские статуи начала V в. до н.э. Их красота – это красота типичного образа греческого героя античности.

Понятие “правильные черты лица”, употребляющееся в наше время, основывается как раз на тех общих формах, которые были выработаны в эту эпоху.

Прекрасное и невозмутимое спокойное человеческое лицо, запечатленное скульптором, не отражало еще никаких внутренних переживаний, как бы отвечая призыву античного поэта: “Слишком в беде не горюй, и не радуйся слишком при счастье, то и другое умей доблестно в сердце носить”.

Но уже в творчестве замечательного античного мастера IV в. до н.э. Праксителя наряду с покоряющей нас красотой образа и благородством пропорций отмечается внутренняя одухотворенность. В красоте его “Гермеса” утонченность гармонично сочетается с мужественностью, благородное достоинство со свободной непринужденностью.

Любимый образ Праксителя, не мудрая Афина и не отважная амазонка, а прекрасная Афродита, богиня Любви и Красоты. Создавая ее, Пракситель не стремился к воплощению божественного величия, но, как никто до него, восславил обаяние живой красоты и женственности. Афродита изображена обнаженной, что почти не встречалось в более ранних женских статуях, но ее строй¬ный, ясный образ дышит удивительным целомудрием.

Похожая на прекрасное создание природы, само не ведающее о своей красоте, она как бы воплощает собой полноту жизни и глубокого безмятежного счастья.

Обаяние и жизненная сила человеческой красоты, достигнутые в классическую эпоху еще в течение столетий продолжают сиять во многих замечательных творениях эллинизма.

Она живет также и в царственной Венере Милосской скульптора Агесандра, открытой в 1820 г. и сразу затмившей все другие изображения богинь.

В эпоху Византийской империи художественному идеалу античности суждено было претерпеть глубокие изменения. Под влиянием распространившегося Христианства искусство отказывается от трактовки человеческого образа в гармоничном единстве его морального и физического совершенства. Теперь все больше оно стремится подчеркнуть духовную сущность человека.

Лица, которые смотрят на нас с византийских мозаик и икон, полны напряженной экспрессии, но она чужда всего земного, выражая лишь сосредоточенный и суровый экстаз, рождаемый общением с божеством. В византийской живописи образ человека выступает лишь как внешняя оболочка, вмещающая божественный дух.

Однако и в это окостеневшее церковное искусство все же пробивается живое человеческое чувство и возникают образы, полные волнующей и глубокой красоты.

Таким уникальным произведением является икона Владимирской богоматери, написанная византийским мастером в начале XII века Редкая тонкость исполнения, изысканная певучесть линий и благородство колорита говорит о руке выдающегося мастера.

Но больше всего поражает зрителя необычайная выразительность скорбного лика богоматери и та трогательная материнская нежность, с какой она приникла к младенцу Лицо Марии с его чистым овалом, тонким носом, маленьким ртом и большими миндалевидными глазами дышит строгой и возвышенной красотой, а глубина сквозящего в нем подлинного человеческого переживания придает ему особую захватывающую выразительность. И кажется непостижимым, как удалось художнику достигнуть такого впечатления, внешне как будто бы в точности повторяя предписанный церковный образец.

Исключительной красоты полно лицо ангела “Златые власы” на русской иконе XII века, продолжающей традиции Византии. Глядя на него, ясно ощущаешь, как твердо держалась в этом искусстве старая античная традиция и греческое представление о светлой человеческой красоте Но в лирическом образе ангела уже нет жизнерадостной античной ясности. Тихая грусть наполняет его склоненное лицо, и огромные темные глаза смотрят задумчиво и печально, как почти во всех образах византийского искусства, из которого навсегда ушла человеческая улыбка.

Но глубокий аскетизм, культ страдания и умерщвления плоти, определившие характер византийской живописи и всего западноевропейского искусства той эпохи в начале XIII века приобретает другой характер.

Накопление богатств в рыцарской среде, любовь к роскоши и возникновение пышных дворов со своим этикетом и изысканными манерами породили идеалы, весьма далёкие от аскетизма и умерщвления плоти.

В XIII веке вместе с любовной лирикой трубадуров расцветает поклонение “прекрасной даме”.

Но если возлюбленную боготворили, как мадонну, самый культ мадонны окрасился в новые, светские тона. “Золотая богоматерь” Амьенского собора с ее грациозным обликом и лукавой улыбкой хорошенького личика чарует нас прежде всего своим чисто женским обаянием

Скульптор облачил Амьенскую богоматерь в подобающие ей одежды, но это не величественная и недоступная царица небесная, а кокетливая королева рыцарского турнира, и тяжелая корона на ее голове говорит не столько о торжестве святости, сколько о торжестве красоты.

Эпоха Возрождения. Она как бы объединяет в единой счастливой гармонии заветы античности и средневековья. Снова, как в Древней Элладе, в искусстве торжествует могучий человек, осознающий себя венцом творения.

Вместо образов пассивности и христианского смирения создаются образы человека-борца, человека непреклонной воли, который уже не мыслит себя слепым орудием божьего промысла, а сам творит свою судьбу. Эта эпоха породила титанов по силе мысли, страсти и характеру. Самоутверждение человеческой мысли и телесного совершенства.

“Красота – великое благо, данное людям и достойное быть помещённым в лучах света”. –

“Кто не восхваляет красоту, тот слеп душой и телом” – писал итальянский гуманист Лоренцо Балла.

Теперь, после многих веков враждебного пренебрежения изображение нагого тела занимает главное место в искусстве, и даже в фигуре всегда будет чувствоваться крепость живого тела.

Влюблённость в жизнь, торжество красоты и гармонии излучает картина флорентийского мастера Боттичели под названием “Рождение Венеры”. Из голубой морской дали приплыла на раковине дивная богиня, которую встречает у берега юная нимфа, увитая цветами. Словно волшебное видение предстаёт перед нами образ античной богини любви и красоты, вновь вернувшейся на землю после долгого изгнания.

Её обнажённое тело, как бы вырастающее из раковины, служащей подножием, поражает изысканной грацией своих форм и чистотой певучих линий. Прелестное задумчивое лицо, дышащее не то смущением, не то печалью, полно невыразимого и какого-то щемящего очарования.

Художники Высокого Возрождения, в XVI веке, воодушевлённые гордой верой в высокое назначение человека, стремятся к созданию образа совершенного человека, прекрасного физически и духовно, выражавшего доблесть, красоту и благородство.

Впервые поднявшим образ человека на такую высоту, был Леонардо да Винчи, величайший живописец и теоретик, открывающий искусство нового периода.

Только музыка могла бы породить чувства, близкие к тем, которые рождает изумительная «Мадонна в гроте» с ее странным романтическим пейзажем и задумчивой прелестью образов, погруженных в свое таинственное бытие. Леонардо всегда с особой проникновенностью передавал красоту женских и детских лиц, обрабатывая их при помощи нежнейшей светотени в отличие от жесткой графической контурности своих предшественников. Эта мягкость моделировки помогла нарушить неподвижность лица, сделав его действительно зеркалом души, отражающим живую смену мимолетных настроений.

К числу красивейших образов Леонардо принадлежит его «Мадонна Литта». Склонённый профиль, чётко выделяющийся на тёмном фоне, полон исключительной красоты и благородства.

Опущенные глаза и чуть скользящая улыбка придают облику теплоту и выразительность, как бы озаряя его всепоглощающим материнским чувством. Младенец, которого держит Мария – одна из величайших удач художника, – в свою очередь пленяет нас сочетанием совершеннейшей физической красоты и подкупающей жизненности образа.

Можно смело сказать, что не было ни одного художника Возрождения, который не оставил бы в своём творчестве изображения мадонны с младенцем, как бы концентрируя в нём своё представление о жизни, о счастье, о святости лучших человеческих чувств.

Исключительное значение образ мадонны получает в живописи Рафаэля – великого мастера зрелого Возрождения. Полный нежной и простодушной наивности в его ранних произведениях, этот образ становится все более величавым и значительным, отражая представление художника о высшем человеческом совершенстве.

Величайшее творение Рафаэля – «Сикстинская мадонна». Художник изобразил Марию во весь рост, с младенцем Христом на руках, спускающуюся с небес к людям. У ног ее папа Сикст IV и св. Варвара, внизу, у самой рамы, два маленьких ангелочка, глядящих на чудесное видение. Фоном служат клубящиеся облака и бесконечная сияющая даль, раскрывающаяся за фигурой мадонны. Вся композиция поражает своей величавой монументальностью и гениальной простотой.

Исключительное обаяние Сикстинской мадонны заключается именно в этом сочетании простоты и торжественности, нежной женственности и царственного величия.

На её лице как будто ничто не выражено, но в нем находишь в каком-то таинственном соединении всё: спокойствие, чистоту, величие и даже чувство, уже перешедшее за границу земного, следовательно, мирное, постоянное, не могущее уже возмутить ясности душевной. В глазах ее нет блистания... но в них есть какая-то глубокая, чудесная темнота; в них есть какой-то взор, никуда особенно не устремленный, но как будто бы видящий необъятное».

В «Сикстинской мадонне» Рафаэля искусство Высокого Возрождения достигает своей вершины. Образ человека обретает в нем непревзойденную силу и величие.

С особой яркостью выступает идеал женской красоты итальянского Высокого Возрождения в знаменитых Венерах Тициана. Они покоряют своим чувственным великолепием, утверждая полноту и радость бытия.

Глядя на его спокойно-величавых красавиц, мы видим как разительно изменился за несколько десятков лет сам идеал красоты. Вместо тонких, стройных, подвижных форм торжествуют могучие цветущие тела, преисполненные ленивой грацией. Великолепный колорит передаёт живую теплоту и нежность обнажённого тела, сияние влажных бархатисто тёмных глаз, блеск золотистых волос.

Эти образы полны наивной естественности и совершенно чужды всякой дразнящей эротики и кокетства. Они воплощают радостную и жизнеутверждающую сторону Возрождения. Но его действенное и героическое начало нашли своё гениальное выражение в титанических образах Микеланджело.

Для Микеланджело ничего не существовало в мире, кроме человека. Именно поэтому скульптура казалась ему наивысшим из всех искусств. Нагое тело – это подлинная стихия Микеланджело, сотворившего как бы новое племя людей, поражающих своей мощью и величием. В противоположность Рафаэлю и венецианцам, прославлявшим прежде всего женскую красоту, он выступает певцом героической мужественности, создав образы, непревзойденные по силе, красоте и величию духа.

Именно у Микеланджело нагота снова обретает свой героический, общественный характер и является не просто объектом восхищенного любования, а одновременно воплощает эстетический и высший этический идеал, утверждая волю к свободе, борьбе и подвигу.

Та внутренняя уравновешенность, невозмутимость и полная гармония с внешним миром, которая была достигнута в творениях Леонардо, Рафаэля и Тициана, разрушается у Микеланджело. Он также создает образ совершенного человека, но блаженный покой уже не может быть его уделом.

Герой Микеланджело полон мятежного духа, страсти, тоски, он или жаждет борьбы, или изнемогает, и эта внутренняя динамика, с потрясающей экспрессией высказанная в каждом движении и каждом напряженном мускуле, делает образы великого мастера полными какой-то удесятеренной энергии.

Одним из крупнейших и интереснейших европейских мастеров на закате XVI столетия был испанский художник Эль Греко. В его аскетических образах, пронизанных напряжённейшей экзальтацией чувств, не остается уже ничего от могучей личности Возрождения с ее гордым самосознанием своих возможностей. Герои Эль Греко не пытаются противостоять враждебным силам, а подчиняются владеющей ими судьбе и мистическим порывам.

Необычайная интенсивность духовной жизни сквозит в этих лишенных улыбки бледных вытянутых лицах с огромными черными глазами, полными бесконечной выразительности.

Ничего тривиального, будничного, житейского не сопутствует образам Эль Греко, погруженным в свой богатый внутренний мир и преисполненным особого одухотворенного благородства, и именно в этом раскрытии величайших духовных сил человека и заключается неповторимая красота эльгрековских образов.

По-новому сложным и многогранным становится изображение человека в искусстве XVII века. XVII столетие – это эпоха выдвижения на политическую арену новых крупных европейских государств, эпоха первых решающих побед капиталистического строя время широкого развития торговли, мореплавания и величайших научных открытий, что все вместе привело к глубокому усложнению общественной жизни, установлению новых связей между странами и между людьми, возникновению нового кругозора, интереса к проблемам морали, разума и чувств.

В новой исторической обстановке возвышенный, идеально-обобщенный образ человека, сложившийся в эпоху Возрождения, перестает удовлетворять. Его хотят видеть все более конкретным и индивидуализированным. Теперь человек уже не мыслится вне окружающей среды и вещей, которые помогают его характеристике.

Само представление о человеческой красоте стало гораздо разнообразнее. Теперь именно социальное превосходство ложится в основу новой типизации, создаваемой придворными художниками в пышном и торжественном стиле барокко.

Но рядом с этой рафинированной и идеализированной аристократической красотой встает в искусстве XVII века другая – здоровая и крепкая сила людей из народа, впервые сознательно запечатленная кистью художника.

Творчество великого итальянского реалиста Караваджо казалось многим его современникам грубым и вульгарным, но этот смелый новатор, восставший против манерной изощренности художников конца XVI века, в свою очередь стремился к воплощению новой красоты.

В картине «Лютнист» художник берёт мотив из обычной повседневной жизни. Ни костюм юноши, ни обстановка не блещут богатством и изысканностью, но в самом изображении открывается могучий источник очарования.

Здесь нет глубины и благородства, характерных для Возрождения, но есть непосредственное обаяние цветущей молодости и какое-то своеобразное сочетание силы и вкрадчивой нежности.

Одним из прекраснейших во всём испанском искусстве того времени является образ св.Инессы художника Риберы. Согласно христианской легенде преследователи, схватив Инессу, выставили ее на площади обнаженной для поругания. Но длинные волосы девушки, рассыпавшиеся по плечам, скрыли ее тело, в то время как ангел, спустившийся с неба, окутал ее белой пеленой. Образ Инессы полон необычайной чистоты и в то же время дышит величайшей силой чувства, эмоциональности и одухотворённости. Но в нём нет ничего мистичного, он реалистичен и именно это делает его таким человечески близким и трогательным.

Теперь обратимся к творчеству замечательного фламандского мастера Рубенса, здесь мы опять столкнёмся с новым индивидуальным типом и новым представлением о красоте. Рубенсу чужда строгая сдержанность, в его картинах всё полно бурного движения и страсти.

Вот легендарные герои Кастор и Поллукс, похищающие дочерей царя Левкиппа, чтобы взять их себе в жены. В тесном квадрате рамы, заполняя все пространство картины, сплелись в бешеном движении человеческие и лошадиные тела. Мощное усилие похитителей, отчаянное сопротивление женщин, развевающиеся плащи, вздыбившиеся копыта выражают приступ борьбы и страсти. Но в этой борьбе нет и следа какого бы то ни было трагизма, недаром маленький амур, вмешавшись в схватку, уцепился за уздечку одной из лошадей. Вся эта бурная патетика выражает просто избыток жизненных сил, является воплощением бьющей через край энергии, силы и здоровья этих прекрасных, могучих, как стихия, людей. Именно в этом ощущении великолепия человеческой природы Рубенс более чем кто-либо является прямым наследником Возрождения.

На основе пристального наблюдения действительности Рубенс создает свой собственный идеал красоты с ярко выраженными национальными чертами, который найдет себе как бы живое олицетворение в образе его второй жены, молодой Елены Фоурмен. Эта пышная золотоволосая красавица становится единственной женской моделью его произведений.

В особый мир сокровеннейших человеческих чувств и переживаний переносит нас искусство Рембрандта, в котором раскрылись глубочайшие, дотоле неизведанные тайны красоты неосязаемой, неуловимой и бесконечно захватывающей.

Для него не существовало никаких общепринятых понятий о прекрасном, так как в его власти было преобразить самое простое и обыкновенное, даже грубое и вульгарное в нечто сказочно красивое.

Таков портрет «Саския в виде Флоры», где он дает поэтический образ своей молодой жены, стремясь выразить всю силу своего чувства в наивном и трогательном стремлении как можно лучше украсить ее изображение. Пышная златотканая одежда, в которой тонет маленькая фигурка Саскии, жезл, увитый цветами, и цветочный венец на распущенных волосах делают ее похожей на какую-то сказочную принцессу, в образе которой художник запечатлел не столько портрет самой Саскии, сколько портрет своей любви.

С течением времени, когда его талант обретает зрелость и глубину, Рембрандт понемногу отказывается от своего прежнего пристрастия к украшательству. И отныне он находит красоту в самом человеке с его думами и чувствами. Как никого другого из современников его притягивает внутреннее богатство человеческой личности.

Чисто пластическая красота не занимает Рембрандта.

Его лица и обнаженные тела не укладывались в этом отношении ни в какие установленные рамки. Но было бы, пожалуй, неверно утверждать, что внутренняя красота его образов заставляет забывать об их физических недостатках, – нет, она преображает их и, одухотворяя, делает в свою очередь носителями прекрасного.

Во всем мировом искусстве нет более чистого и в то же время страстного и глубокого гимна любви, чем рембрандтовская «Даная», изображенная в ожидании своего возлюбленного. Полная несказанного счастья, она приподнялась ему навстречу, и, хотя ее обнаженное тело, переданное с величайшей правдивостью, далеко от классической чистоты линий, в этот момент оно все же по-настоящему прекрасно. Озаренное золотистым светом, льющимся сверху, это тело само словно излучает сияние.

Если в искусстве XVII века мы видели яркие, могучие индивидуальности, поражающие своей внутренней духовной силой, кипучей активностью, способностью к страстному переживанию, то в XVIII веке всё это исчезает. Вместо мужественных героев мы видим изящные фигуры, напоминающие балетных актёров.

Женщина становится в эту эпоху как бы средоточием всей светской жизни: она царит при дворе, в театре, в салонах, занимается политикой и наукой, является законодательницей в области вкуса и тонких манер. Не случайно поэтому именно женский образ определяет все искусство XVIII века. Этот образ по выраженному в нем типу красоты чрезвычайно далек от царственно величавых женщин Возрождения и от ярких пышнотелых героинь Рубенса, не говоря уже о классическом античном идеале.

Женщина XVIII века – это хрупкое грациозное и подвижное создание с пикантным, всегда улыбающимся личиком, живыми глазами и кокетливыми жестами.

Замечательный французский мастер Ватто первым уловил этот новый идеал эпохи. Как никто до него, Ватто умел схватить подвижную игру физиономии, почти незаметные оттенки чувств, беглый взгляд, скользнувшую и вдруг потухшую улыбку. Мы никогда не увидим в его искусстве ни сильных жестов, ни сильных страстей, у него всё – намёк, всё обещание, всё – игра, порой – грустное воспоминание или мечтательная рассеянность.

Знаменитый Франсуа Буше, придворный живописец французского короля Людовика XV и любимец его фаворитки маркизы Помпадур, которая здесь изображена, был ярким представителем искусства «Рококо». Женщина на его картинах превращается в изящную безделушку, нарядную куколку, в пышных кринолинах, оборках и кружевах.

Недостаток индивидуальности и жизненной силы заставляет воспринимать эти изысканные грациозные фигурки лишь с чисто внешней декоративной стороны.

Этой утере интереса к человеческой личности, характерной для многих художников XVIII века можно противопоставить другие.

В портретах Латура поражает утончённый интеллектуализм. Его модели могут быть красивы и безобразны, мечтательны или циничны, злы или добродушны, но среди них нет ни одного глупого человека. Этот ум, эта живость мысли, эта насмешливая ирония, выражающая внутреннее превосходство, светятся в каждом портрете Латура. Улыбка – это непременная черта всех латуровских портретов, как, впрочем, и всех вообще портретов XVIII века. Она была выражением обязательной светской любезности.

Как ни различны между собой кукольные фигурки Буше и умные, живые модели Латура, и те и другие говорят нам о том, что идеал красоты в XVIII веке как бы опускается со своего пьедестала, становится более камерным, интимным, более близким к повседневной жизни, хотя бы и замкнутой еще в стенах светского салона.

К концу XVIII века в искусстве всё более и более нарастает стремление выйти за рамки изысканно-аристократического идеала, приблизиться к естественности и простоте.

Под влиянием распространившихся просветительских идей в искусство проникает стремление к большой теме, к идейности, монументальности, созданию обобщенного образа большого звучания. Одним из гениальнейших памятников мирового искусства, где особенно сильно выразились эти новые устремления, явился памятник Петру I французского скульптора Фальконе, воздвигнутый в Петербурге.

Этот памятник задумывается Фальконе не как традиционный образ прославляемого монарха, а как образ гения и созидателя, преобразователя своей страны, которую он, преодолевая все препятствия, выводит на новый и славный путь.

Впечатление неукротимой энергии, сметающей все преграды, достигается стремительным движением коня и всадника. Чрезвычайно красноречив властный жест вытянутой руки, одновременно покровительственный и повелевающий. Прекрасно мужественное открытое лицо, выражающее гордое бесстрашие, ясность и величие духа.

Представляя образ Петра как бы носителем разумно преобразующей и дерзновенной силы человечества, Фальконе воплотил в нем свой идеал народного героя, открывающего дорогу в то светлое будущее, к которому устремлялись думы и надежды лучших людей его поколения.

Ведущим художественным течением во всей Европе к концу XVIII века становится классицизм.

Вдохновляясь высокими примерами античности, классицизм представил новый идеал красоты – одновременно простой и возвышенный, соответствующий представлениям о том светлом и разумном обществе, рождение которого предрекали просветители. Только самые благородные чувства и героические поступки должны были служить темой художнику, и только совершенные по красоте человеческие образы должны были воплощать эти темы в искусстве.

Приближение французской революции придало особую силу этой романтической мечте о возрождении античного идеала свободной и прекрасной человеческой личности.

Под влиянием классического идеала Делакруа в своей «Свободе на баррикадах» создаёт вдохновенный образ свободы, ведущей народ. Художник объединяет в нём возвышенный революционный символ с реальностью изображения действительности.

В России эстетические законы классицизма еще долго владели умами, сохраняя свое живое содержание. Даже в творчестве такого самобытного мастера, как Венецианов, сделавшего жизнь русского крестьянина основной темой своей живописи, непосредственное наблюдение действительности нередко преломляется сквозь грани классического идеала, так подлинно античной грацией преисполнен светлый образ его молодой крестьянки из картины «Весна», шествующей по вспаханному полю; как бы воплощающей собой образ самой Весны.

Брюллов, наиболее прославленный из русских мастеров той эпохи, вызывал восторги своих современников прежде всего тем, что романтическая взволнованность и яркость чувств соединялись в его фигурах с классическим совершенством прекрасных форм «Страсти, чувства верные, огненные выражаются на таком прекрасном облике, в таком прекрасном человеке, что наслаждаешься до упоения», –писал Гоголь о «Последних днях Помпеи», говоря, что человек у Брюллова является для того, чтобы «показать всю красоту свою, все верховное изящество своей природы».

В конце XVIII-го и XIX-ом веке в искусстве исчезает возвышенный образ классической красоты. Традиционные «классические» формы и «возвышенные» сюжеты не имеют места в новом мире холодного денежного расчёта, прозаического утилитаризма и мещанского лицемерия. Понятие «прекрасного идеала» античности утрачивает своё прежнее значение и на смену ему приходит относительность понятия красоты. Выступает стремление к более тесному сближению с действительностью, к демократичности, простоте и характерности. «Существует столько же идеалов красоты, сколько форм носа или различных характеров» – утверждает Стендаль. А Бальзак прямо говорит, что совершенная красота сопровождается холодностью или глупостью. В полном согласии с ними художники ищут новые средства художественного выражения, способные запечатлеть новые и бесконечно многоликие образы живой красоты.

Перед нами образ Гойи – «Водоноска». Вся светящаяся радостью молодости и здоровья фигура девушки из народа, в скромной и простой одежде, с кувшином воды в руке. Она идёт упругим, свободным шагом, легко неся свою тяжёлую ношу. Яркое солнце освещает её фигуру, грациозным и в то же время величавым силуэтом возвышающуюся над низкой линией горизонта, как бы подчеркивая этим значительность человеческой фигуры. Образ, звучащий апофеозом неизбывной жизнеутверждающей силы, таящейся в народе.

Стремление передать «нравы, идеи, облик своей эпохи» явилось целью и Эдуарда Мане, яркого представителя импрессионизма, обратившегося в своем творчестве к самым заурядным и привычным явлениям современности., но умевшим в самой банальной действительности находить неиссякаемый источник красоты.

Крестьянская тема, человек в природе не интересовали Мане, он стал певцом современной городской жизни. Это настоящий калейдоскоп, полный блеска, движения, неисчерпаемого разнообразия, среди которого постоянно проступает образ современной парижанки со всей её кокетливой, живой прелестью, но при этом неизменно таящий в себе элемент какой-то остроты, подчеркивающий ее индивидуальность и определенное место в обществе.

Подобной глубины проникновения мы не найдем в солнечном творчестве Ренуара, всем своим существом стремящегося к одной лишь красоте и радости жизни, отбрасывая от себя все мрачное и волнующее. Гармонию и ясность жизни он находит в красоте человека, в красоте женщины. Он создает свой неповторимый тип женской красоты. Его идеал не имеет ничего общего с классическим. Не углубляясь в психологическую характеристику. Ренуар вдохновенно передает само ощущение жизни, радости бытия.

Беспокойный дух эпохи нашел свое глубочайшее выражение в творчестве одного из крупнейших скульпторов конца XIX века – Родена.

Страстное, взволнованное драматическое искусство Родена стремится к воплощению больших идей и событий исторического значения. Он посвящает ряд своих лучших работ человеческой мысли.

Его «Мыслитель» – замечательный памятник могучей ищущей мысли человека. Образ, полный титанической, но как бы скованной силы. Одухотворенное, могучее тело борца передает внутренне напряжение, которое силится побороть бремя тяжелых раздумий, найти разрешение и выход – это как бы олицетворение всего человечества, стоящего на распутье и размышляющего о своей грядущей судьбе. Роден ничего не говорит нам о пути, который выберет его мыслитель, но мощь этой фигуры, волевая сосредоточенность лица говорят об огромных силах, таящихся в человеке, о создании образа высокого героического содержания.

В это время эстафету большого гуманистического искусства подхватывают русские художники, стремящиеся к созданию яркого положительного образа.

На их портретах мы видим лица, полные величавого достоинства и душевной чистоты, в которых красота внешняя и внутренняя сливаются воедино.

Портреты Серова, отмечены печатью утонченного интеллектуализма, творческого вдохновения и напряженной работы мысли.

Стремление противопоставить прозаической обыденности мир своей прекрасной мечты определяет характер сложного, взволнованного и полного экспрессии искусства Врубеля с его сказочными и поэтическими темами.

Он создавал образы несказанной красоты, в которых возвышенная отрешенность от повседневности сочетаются с глубокой искренностью чувств.

В двадцатом веке искусство как бы “рассорилось” с красотой. Произошла глубокая дегуманизация изобразительного искусства. Человек, бывший на протяжении тысячелетий основным объектом художественного творчества, вдруг оказался выключенным из искусства. Живые образы реального мира заменялись бессмысленными сочетаниями отвлеченных форм.

Искусство перестало заниматься красотой и радостью, погрузившись в гневные, мучительные вопросы человеческого существования, прониклось ощущением жестокости мироздания. В мире искусства разыгралась скандальная ссора с религии со знанием.

Разумеется, в искусстве ничего никогда не происходит в абсолютном виде. Этому хаосу и распаду культуры и искусства противостояла целая плеяда художников разных стран, сохранивших основы подлинного искусства и контакт с прекрасным.

Святослав Николаевич Рерих говорил: «Когда я пишу портрет – меня главным образом интересует характер человека».

На его портретах люди разные, но всегда значимые, всегда утонченные, духовно богатые.

В наше время сквозь многосплетения различных человеческих конфликтов и проблем искусство начинает проникать в главный вопрос современности – в вопрос выживания человечества.

Все эти проблемы решаются путем развития знания, духовности человека, путем подъема всей культуры в целом. И теперь, когда вся планета и человечество переживает переустройство мира, несомненно преобразится и сама сущность и дух искусства.

Оно поднимется в высоты понятия высшей Культуры, Света Духа и чудесным факелом красоты озарит сердца людей новой любовью.

В музыкально-литературной слайдовой программе «Лики красоты, воспетые в веках» были использованы музыкальные отрывки из произведений: Чайковского и Рахманинова.